Томас (Пауль Томас) Манн - Ранние новеллы [Frühe Erzählungen]

Пико.Как Великолепный?.. Добрый день, Ваннино! Приветствую вас, господин Анджело!.. Пфф, умираю от жары. Если вы мне друзья, государи, дайте лимонаду, только холодного, как воды Коцита. ( Кардинал, кивнув Полициано, чтобы тот остался, услужливо торопится к дверям и сам отдает распоряжение .) Клянусь Вакхом, у меня язык прилипает к нёбу. Какой жаркий апрель! В Сан-Стефано-ин-Пане часы показывали пятнадцать, и никакой прохлады. Надобно вам знать, я примчался из Флоренции, едва не загнав лошадь. Я обедал у ваших родственников, Джованни, у Торнабуони, и несколько задержался. Нужно отдать Торнабуони должное, кухня у них прекрасная. Подавали домашнюю птицу из Франции, мясо нежнейшее, ты бы оценил, мой мальчик. Да, жизнь имеет свое очарование. А Лоренцо… Серьезно, каково нынче его самочувствие?

Полициано.Состояние едва ли изменилось с тех пор, как ваша милость видели его. Мы с кардиналом как раз ожидаем известий от придворного врача о действии напитка из дистиллированных драгоценных камней, который нашему государю прописал господин Лаццаро из Павии, и дабы скоротать нелегкие часы, немного занимались, от чего, правда, нас отвлек недостойный предмет… Но от маэстро Пьерлеони пока нет никаких вестей. Ах, ваша милость, я начинаю сомневаться в чудодейственных свойствах этого хваленого напитка. Его изготовитель, получив, к слову сказать, поистине греховное вознаграждение, немедля покинул Кареджи, предоставив нам дожидаться благотворного действия его лекарства. Если бы оно подействовало! Мой великий, возлюбленный хозяин! Неужто четырнадцать лет назад я для того спас тебя в соборе от кинжалов Пацци, чтобы тебя унесла коварная болезнь? Куда же мне, несчастному, если ты отойдешь к теням? Я лишь вьюн, оплетшийся вкруг тебя, лавра, и долженствующий умереть, если ты засохнешь. А Флоренция? Что станется с Флоренцией? Ведь это твоя возлюбленная. Я вижу, как она увядает во вдовьем горе…

Пико.Господин Анджело, помилуйте, это надгробная песнь, и несколько преждевременная. Лоренцо жив, а вы слагаете стихи на его кончину. Ваш гений влечет вас… Но скажите-ка, маэстро Пьерлеони высказал наконец определенное мнение относительно характера болезни?

Полициано.Нет, ваша милость. В выражениях, труднодоступных непосвященному разуму, он заявляет, что внутренняя ткань жизни поражена гноем. Чудовищная мысль!

Пико.Внутренняя ткань жизни?

Полициано.И самое ужасное — внутреннее беспокойство, овладевшее драгоценным больным, несмотря на его крайнюю слабость. Он отказывается ложиться в постель. Сегодня повелел носить себя в особом кресле то в сад, то в лоджию Платоновской академии, то по вилле, и нигде не находит покоя.

Пико.Странно. Ты был сегодня у отца, Ваннино?

Джованни.Нет, Пико. Между нами говоря, находиться с ним столь тяжело, что я предпочитаю этого избегать. Отец сильно изменился… Он так смотрит, сначала закатывает глаза вверх, а потом с мученическим выражением отводит их в сторону… Ты не представляешь, как ужасна мне близость недуга и страдания. Я сам заболеваю. Меня касается дыхание склепа… Фу, нет, наш отец сам воспитал нас в том, чтобы невозмутимо отстранять от себя все уродливое, печальное, все, что причиняет мучения, и распахивать душу лишь красоте, веселью, его не должно теперь удивлять…

Пико.Я это понимаю. И все же ты должен себя преодолеть… Где твой брат?

Джованни.Пьеро? Откуда я знаю? Где-нибудь гарцует, фехтует ( пытаясь снова настроиться на шутливый лад ), у тучной телицы…

Пико.Где?.. Ах, ах, вы только посмотрите! Посмотрите на нашего маленького Джованни! Я передам своему приору, что кардинал де Медичи цитирует уже не Аристотеля, а кой-какие проповеди… ( Слуга приносит ему лимонад и уходит .) Но скажите, скажите же наконец, как Лоренцо воспринял последнюю новость?

Полициано.Какую новость, ваша милость?

Пико.Последнюю выходку брата Джироламо… скандал в соборе.

Джованни и Полициано.В соборе?

Пико.Так он еще ничего не знает? И вы тоже? Тем лучше! Тогда я расскажу вам. Дайте допить, и расскажу. Какая красивая ложка!

Джованни.Дай-ка… А-а, да, славная. Ее сделал Эрколе, ювелир. Хороший мастер.

Пико.Прелестно! Прелестно! Шары… Какие изящные листья!.. Удачная вещица! Эрколе? Я ему что-нибудь закажу. У него есть вкус.

Джованни.Скандал, Пико!

Пико.Да, конечно! Сейчас расскажу! Но прежде всего знайте, что речь пойдет о ней.

Полициано.Ах, о ней. Джованни. Ну же, рассказывай!

Пико.Вы знаете, что она посещает проповеди брата Джироламо?

Полициано.Знаю… хоть и не понимаю.

Пико.О, а я прекрасно понимаю. В первую очередь его слову со страстью покоряются женщины, и на женщин, тем более на женщин, которые много любили, он, как нетрудно заметить, оказывает самое сильное воздействие. Кроме того, чего вы хотите? Брат в моде! Успех его превосходит все мои ожидания; он все больше как у простолюдинов, так и у знати, даже пузатые купцы начинают проявлять к нему интерес. Ходить на его проповеди — прямо-таки признак хорошего тона, и я считаю фанатизмом, маэстро Анджело, простите мне, отгораживаться, как вы. Но к делу: божественная Фьора не так упряма. В последнее время она довольно регулярно припадает к стопам брата, что само по себе было бы довольно отрадно, даже забавно. Сомнения вызывает лишь то, что она припадает чересчур своеобразно и вызывающе. А именно имеет обыкновение появляться в соборе с опозданием, с небольшим получасовым опозданием, когда проповедь идет полным ходом, и это бы еще ничего, поскольку она могла бы опаздывать бесшумно и незаметно. Отягчающее же обстоятельство заключается в том, что прекраснейшая привержена роскоши и царственным повадкам, в каковом смысле отличается куда меньшей сдержанностью, нежели сам ее великий любовник Лоренцо. Целая свита разодетых слуг окружает паланкин и сопровождает госпожу в храм, дабы не вполне бережно, не вполне церемонно проложить в толпе дорогу к ее месту. Я присутствовал, когда она явилась таким образом в первый раз, посреди проповеди. Ее появление в любом случае привлекло бы внимание… но то, как все произошло, вызвало настоящее волнение. Все принялись тесниться, переговариваться, шептаться, указывать на нее, и кто еще только что склонял голову, раздавленный ужасными пророчествами брата Джироламо, выворачивал теперь шею, чтобы поглазеть на горделивую, радующую глаз картину, на изысканное зрелище — эту знаменитую, роскошную, величественную, божественно красивую женщину. Что до самого брата, я на секунду испугался, как бы, заметив ее, он не потерял выдержку и нить. Слово, которое он как раз собирался произнести, чудовищно растянулось. Приор будто оцепенел. Он и всегда-то кажется бледным, но в тот момент лицо его покрылось поистине восковой желтизной, и никогда мне не забыть, как жутко чередовались в его глазах сполохи, мрак, и снова в них вспыхивали зарницы…