Фрэнсис Фицджеральд - Успешное покорение мира

Но Джозефина уже пришла в себя. Она выпрямилась, и в глазах у нее появился колючий блеск.

— Ох, не смеши меня! — выкрикнула она. — С женатыми нельзя связываться! А женатым можно встречаться с посторонними женщинами?

Не в силах вынести очередную сцену, миссис Перри удалилась. Дождавшись, когда мать окажется за пределами слышимости, Джозефина пошла ва-банк:

— Не тебе меня поучать!

— Стоп! Я уже слышал от тебя нечто подобное и был неприятно поражен. К чему ты клонишь?

— Можно подумать, ты никогда и никого не приглашал на обед в отель «Ла-Гранж».

— «Ла-Гранж»… — Истина дошла до него не сразу. — Как же, как же! — Его разобрал смех. Потом он чертыхнулся, поспешил на лестничную площадку и позвал жену.

— Ну-ка сядь, — приказал он Джозефине. — Расскажу тебе одну историю.

Через полчаса мисс Джозефина Перри вышла из дому и отправилась на финал первенства западных штатов по теннису. На ней было одно из новых осенних платьев прямого покроя, с расклешенной по бокам юбкой и пышными белыми манжетами. У стадиона кто-то из знакомых сообщил, что племянник миссис Макрэй пока не может переиграть ветерана; тогда она вернулась мыслями к водевилю и немного пожалела о своем решении. Не увидев ее на сцене, люди могут заподозрить неладное.

Ее появление на трибуне было встречено громом неистовых оваций — на самом деле это завершился финал. Зрители устремились к центральному корту, чтобы поздравить чемпиона; подхваченная толпой, Джозефина оказалась как раз перед входом и столкнулась лицом к лицу с племянником миссис Макрэй. И не ударила в грязь лицом. С печально-трогательной улыбкой, как будто истосковавшись, Джозефина протянула ему руку и заговорила чистым, звонким голоском:

— Мы все ужасно переживаем.

На миг возбужденная толпа умолкла. Скромно потупившись и не выходя из образа, Джозефина попятилась; ее собеседник вытаращил глаза и глупо раскрыл рот; вокруг засмеялись. Рядом с ней возник Тревис де Коппет.

— Ну, отмочила! — воскликнул он.

— А в чем дело? Что…

— «Переживаем»! Он же выиграл! Впервые вижу, чтобы человек смог так собраться.

На премьере водевиля Джозефина все же сидела рядом с родителями. Повернув голову, она заметила Джона Бейли, стоявшего сзади. Вид у него был тоскливый, и она его пожалела, зная, что пришел он в надежде хоть одним глазком увидеть ее. Что ж, он, по крайней мере, увидел, что она не унизилась до подобной чуши.

Когда огни рампы изменили цвет, она затаила дыхание: оркестр заиграл быстрее, и по лестнице взбежал Тревис де Коппет, в белой атласной футбольной форме, а с ним — ослепительная блондинка в платье из осенних листьев. Это была Мадлен Дэнби — ей отдали роль, которая предназначалась Джозефине. Под теплые, любовные аплодисменты Джозефина про себя решила: если она и представляет собой какую-то ценность, то лишь в ослепительном настоящем; а придя к такому выводу, связала свою судьбу с богатыми и влиятельными — навек.

— Опять этот ненормальный со своим окуляром, — заметила Джозефина.

Лиллиан Хаммель отцепила от талии кружевную диванную подушечку и бросилась к окну:

— Стоит поодаль, чтобы мы его не разглядели. Изучает комнату выше этажом.

Наблюдатель, занявший позицию в доме на противоположной стороне узкой Шестьдесят восьмой улицы, не подозревал, что его действия известны, а в последнее время уже безразличны воспитанницам женского пансиона мисс Труби. Они узнали в нем незаметного, но приличного на вид человека, который ежедневно в восемь утра выходил из подъезда с портфелем и притворялся, будто ни сном ни духом не ведает о существовании учебного заведения в доме напротив.

— Жуткий тип, — изрекла Лиллиан.

— Все они одинаковы, — сказала Джозефина. — Могу поспорить: на его месте мог бы оказаться едва ли не каждый из наших знакомых, будь у него подзорная труба и свободный вечер. Уж Луи Рэндалл — на сто процентов, могу поспорить.

— Джозефина, это правда, что он хочет увязаться за тобой в Принстон? — спросила Лиллиан.

— Правда, дорогуша.

— Неужели он не понимает, что это неприлично?

— С него как с гуся вода, — сказала Джозефина.

— А Пол не разозлится?

— Меня это не волнует. Знакомых в Принстоне у меня почти нет, а Луи, по крайней мере, отличный танцор и вообще надежный спутник. А Пол ростом не вышел, да и танцует из рук вон плохо.

Джозефина и сама не отличалась высоким ростом; для своих семнадцати она была прелестно сложена, да к тому же наделена красотой, что чудесным образом расцветала день ото дня, становясь ярче и теплее. Прохожие разевали рот, хотя год назад только провожали ее взглядами, а еще годом раньше и вовсе почти не смотрели в ее сторону. На будущий год у нее, судя по всему, была перспектива стать наиболее заметной дебютанткой в Чикаго, притом что она, оставаясь эгоисткой, делала ставку не столько на широкую популярность, сколько на отдельных молодых людей. Если сама Джозефина после каждой интрижки быстро приходила в чувство, то молодые люди — отнюдь не всегда: ей доставляли по дюжине писем в день — из Чикаго, из Нью-Хейвена, из Йельской батареи, стоявшей на границе с Мексикой [67] Йельская батарея (подразделение Национальной гвардии штата Коннектикут) была сформирована на базе Йельского университета в 1915 г. в связи с активизацией мексиканских повстанцев. Через год кампус уже выглядел как военный лагерь. .

Дело было осенью тысяча девятьсот шестнадцатого, когда в воздухе уже нарастал гром далеких орудий. Когда две девушки через пару дней собрались на принстонский выпускной бал, они взяли с собой «Стихотворения» Алана Сигера [68] Алан Сигер (1888–1916) — американский поэт, участник Первой мировой войны. Его брат Чарльз был отцом известного автора-исполнителя Пита Сигера. , а в придачу журналы «Люди искусства» и «Рискованные рассказы», втихаря купленные на вокзале. По сравнению с сегодняшними семнадцатилетними девушками Лиллиан Хаммель была сама невинность, тогда как Джозефина Перри уже прошла огонь, воду и медные трубы.

В дороге они ничего не читали, за исключением подборки любовных афоризмов, начинающихся словами «Женщина в тридцать…». Битком набитый поезд тащился еле-еле; по проходам плыли возбужденные голоса. В вагонах сидели девушки: и совсем юные, храбро скрывавшие ужас; и втайне отчаявшиеся, далеко за двадцать пять; и некрасивые, ради собственного спокойствия не размышлявшие о том, что их ожидало; попадались и небольшие, уверенные компании, которые ехали как к себе домой.

— Говорят, там ничто не напоминает Йель, — сказала Джозефина. — У них все проще. Никто тебя не дергает с места на место, от одного чайного стола к другому, как в Нью-Хейвене.