Ванда Василевская - Звезды в озере

Постепенно он научился ненавидеть всех их и их дела, о которых они непрестанно говорили. Они злились на какие-то сообщения по радио. Гаврила молча топил печку и ехидно посмеивался про себя. «Так вам и надо, черти, так вам и надо», — приговаривал он, хотя сам не знал, что такое набормотали им черные наушники. Он радовался, когда они сердились, что в деревнях организуются советы, делят землю, открывают школы. И в душе у него росло сочувствие к тем, о которых его господа говорили с ненавистью и презрением.

А осень надвигалась, дела обитателей хаты шли все хуже. Приехал еще один человек, — видимо, издалека. Гаврилу заперли в сенях, а в хате всю ночь шел разговор. Утром мальчика разбудили:

— Ну, собирайся!

Он не понял.

— Собирайся, слышишь? Выступаем.

Гаврила медленно вылезал из соломы, а в хате уже снова разгорелась ссора.

— Опять ты дурака валяешь! Тащить с собой этого идиота! Увидишь, какую он кашу заварит!

— Какая там каша! А пригодиться может. Одни-то мы можем легко завязнуть в этих болотах. А он здесь все кругом знает.

— Подожди, уж он тебя выведет так выведет, — язвительно предсказывал Генек. Но Стасек только пожал плечами:

— С этаким клопом не справимся? Ну как, Гаврила, идем?

Гаврила даже не отозвался. Что он мог поделать? Велено идти, стало быть, иди.

В течение нескольких часов все было уложено в мешки. Гаврила обернулся и оглядел хату. В ней словно и не было чужих. Сваленная у стены солома, остывшая печь, рой мух на столе, ползающих взад-вперед, будто по каким-то срочным делам.

— Ну, ну, вперед! — прикрикнул на него рябой, и Гаврила покорно вышел.

— На том берегу тебе приходилось бывать? — резко спросил его Стасек.

Он пожал плечами:

— Как не приходилось? Бывал…

Они переправились в лодке на другую сторону. Вода сверкала на солнце, по ней бегали золотистые огоньки, подвижные, рассыпающиеся тысячами искорок. С середины реки Гаврила взглянул на хату. Она стояла темная и покинутая, зияли черные дыры в тростниковой крыше, черной дырой глядела на свет распахнутая дверь. Безнадежно печальной показалась мальчику эта вросшая в землю, ободранная хатенка, где он провел несколько лет жизни. И лишь теперь он вспомнил о матери. Придет она домой?.. Хотя, как знать, жива ли она? Может, и сгинула за время войны. Ведь никогда еще не бывало, чтоб она так подолгу не заглядывала домой…

— Вылезай.

Он послушно вылез из лодки. На белом песке прибрежной полосы разбегались во все стороны изящным кружевом узенькие дорожки — отчетливые следы птичьих лапок. Сапоги пришельцев оставляли на песке глубокие ямки, которые тотчас наливались водой. Они стояли на берегу, ожидая, пока лодка перевезет остальных. Наконец, все переправились. Они кое-как вытащили нос лодки на берег, и Гаврила подумал, что ее унесет при первом же волнении, после первого же дождя. Конечно, что им лодка…

Небольшая группа двинулась сквозь прибрежные кусты. Где-то недалеко чирикала птичка, листки лозы кое-где еще поблескивали осенним золотом, благоухал бело-розовый мыльный цвет.

— Веди! — сурово приказал Генек.

Мальчик пожал плечами:

— Вот же тропинка.

Тропинка была узенькая, как раз на одного человека. Гаврила внимательно озирался по сторонам, но о побеге нечего было и думать. Прямо перед собой он видел широкую спину рябого, на шее чувствовал чье-то дыхание. Нет, его хорошо стерегли, словно сокровище какое.

Они шли гуськом, вслепую, так как тростник поднимался выше голов, продвигались по светло-золотому туннелю. Под ногами хрустели сырой песок и увядшие стебли лопуха. Наконец, тростник кончился, и тропинка вывела на просторный болотистый луг. Выкошенная трава не отросла, срезанные стебли торчали щеткой. Только коричневые побеги повилики вились понизу да кое-где робко поднимал голову запоздалый осенний цветок.

— Веди! Где тропинка?

— Да что же, лугом надо.

— Выбирай, где посуше.

Он язвительно усмехнулся. На ногах у них были сношенные, рваные сапоги, из дыр вылезали грязные портянки. Стасек стянул свои сапоги ремнями, а то бы они не держались на ногах. А, им хочется, чтобы посуше! Гаврила мысленно перебирал самые скверные ругательства и шумно влезал в болотца, скрывающиеся под скошенной травой. Пускай их пошлепают по воде, по вязкой грязи, когда так.

— Проклятая страна! — сказал кто-то из них, погрузившись по колена в предательскую лужу, невидимую под яркой, веселой зеленью.

— Где зелено, там наверняка вода, — поучительно заметил один, и Гаврила насмешливо улыбнулся: «Какие умные». Они шли по болоту тяжелой, неуклюжей походкой горожан, привыкших к гладкой мостовой. Наконец, тропинка снова вывела на сухой грунт.

— Деревня далеко?

— Чего там далеко… Вот тут сейчас направо деревня, а вон там хутора.

Они остановились и посовещались между собой.

— А обойти можно?

— Можно и обойти. Трактом, вон в ту сторону.

— Дурак! По тракту мы не пойдем.

— Мне-то что…

Высокий вынул карту, и снова началась ссора.

— Речи быть не может. Сквозь сельскую милицию пробьемся, но если большевики…

— Наверняка большевики. Здесь же тракт недалеко. Да и с мужиками лучше не связываться.

— Боишься?

— Идиот! Выследят в этих трясинах, что тогда будет?

— А что ж, теперь упрашивать их, чтобы пропустили?

— Ночью надо идти.

— Далеко ты уйдешь ночью! В первом болоте завязнешь.

— Мальчишка проведет.

— Ну да, он тебя проведет. Так проведет, что искры из глаз посыплются.

Они говорили о Гавриле, словно его тут не было. Он смотрел на них исподлобья, и его все сильней разбирала злость.

— Делать нечего, придется идти ночью. А теперь в кусты, отоспаться. Тронемся, когда стемнеет. Слышишь, эй ты там? Поведешь нас ночью. Только если тебе вздумается выкинуть какой-нибудь номер, так ты не обрадуешься!

Он снова пожал плечами. Эти люди любили много говорить, грозить и ссориться. Пусть их. Он стоял спокойно, обдумывая, как бы подстроить им неприятность. Ясно, как на ладони, он представлял себе все извилистые тропинки сквозь заросли, проходящий невдалеке тракт и деревушки, разбросанные между ольховыми рощами.

Они завернули в чащу кустов, где просвечивал лысинами песка сухой пригорок, и достали из мешков еду. Высокий бросил мальчику кусок сала. «Как собаке», — подумал Гаврила, но взял, послав в ответ угрюмый взгляд.

— Наш хозяин в дурном настроении, — объявил Стасек, весело блеснув глазами. Гаврила вонзил зубы в прогорклое сало и не отозвался. В нем все нарастало глухое ожесточение.

— А теперь спать. Эй ты, поди сюда! Ближе, ближе… Что это, тебе не по вкусу наша компания? Вот здесь ложись, в середину, вот так. А то, видишь ли, голубчик, волк из кустов выскочит или еще что, как бы с тобой чего не приключилось… А так, между нами, спокойно, безопасно.