Михаил Осоргин - Собрание сочинений. Т. 2. Старинные рассказы

Вряд ли эта тайна существовала; во всяком случае, она была неизвестна даже аптекарю Бениге, рукописями которого мы пользуемся; кстати, в этих рукописях, отчасти мемуарах, отчасти копиях писем, сапьентиссимус доминус Бест всегда назывался «моим другом», но никогда не именуется доктором. И, однако, аптекарь отзывается о нем с большим уважением, как об особе почтеннейшей и даже культуртрегере дикого рязанского края. «Мой друг и я, — пишет Бениге, — всю жизнь прожили среди русских дикарей, постоянно их благодетельствуя и не пользуясь достаточным признанием наших заслуг. Если бы я остался жить в Пруссии, то был бы наверное санитетсратом; здесь я — простой аптекарь. Такова участь людей, отдающих свои силы человечеству».

Как видите, медикус Бест не принадлежал к числу признанных знаменитостей даже в истории медицины. Но его имя встретилось нам в исторических мемуарах, кстати, искаженным (у Бутурлина он назван Корнелием Павловичем), и мы сочли возможным и должным посвятить ему этот рассказ, чтобы тем самым восстановить справедливость, в которой ему отказали современники.

Рыжеусый таракан армейской выправки выполз из щели, дружелюбно посмотрел на заключенного и спросил:

— Ну как, все пишешь?

— Пишу.

— Все тетушке?

— Пишу тетушке, а читать будут дяденьки. А ты все ползаешь?

— Когда сплю, а когда и гуляю. Хлебной крошечки не пожалуете старому ветерану?

— Найтись найдется, а только чур! — ночью в глаза не лезть!

— Так ведь это не я, а ребятки.

— И ребяткам закажи. Вот на, ешь на здоровье, прусак.

— Спасибо, декабрист!

Закусивши, таракан обтер нафабренные усы и уполз в щель.

«…Мокрицы имеют ныне у меня большие преимущества; оных здесь множество, почти каждая величиной с палец, черные и мохнатые. Всякий черный таракан напоминает мне ночлег ваш, любезнейшая тетушка, на корабле. — Одних только прусаков недолюбливаю, потому что они ночью лезут в больные мои глаза, которые теперь стали немного лучше. — Я полагаю, что сие происходит от мороза, который вытягивает находящуюся сырость в стенах и сводах моего жилища, которое от того делается суше; но все глаза мои еще очень слабы и красны, как у кролика…»

Написав, прошелся по камере: в длину — шесть шагов, в ширину — распростертые руки касаются холодных и влажных стен. Император Николай Павлович — без году неделя император — приказал соизволить:

«Препровождаемого за номером (таким-то) содержать в строгости, питать порядочно, бумаги и чернил давать, сколько просит».

Хорошо тому жить, кому тетушка ворожит. Тетушка действительно имеется, но проживает за границей и ворожить не может. А письма ей пишутся только для того, чтобы их прочитали жандармы, а то и сам император, большой любитель литературы.

Про кого еще написать? Жаль, нет в камере волков и крокодилов, — и про них написал бы от скуки и со злости. Есть паук, один-единственный, вялый и неповоротливый. Мух нет, и нечем ему питаться.

— Ты бы, паук, хоть таракашек в сеть заманивал.

— Дрянь, кислятина!

На допросе император вынул платок, отвернулся, утер глаза и сказал:

— Тебя, бунтовщика, мне не жалко: жалею твоего почтенного родителя, коего за верную службу ценю и почитаю. — Потом так же сухо, как сухи были его глаза, прибавил: — И себя и его губишь напрасным запирательством.

И откуда в каземате столько мокриц? Нарочно, что ли, их разводят?

«…Надеюсь, любезная тетушка, что настоящее письмо безвинного страдальца не сделает Вам тошноты описанием стерегущих его в каземате насекомых».

Отшвырнув исписанные листки, августейший следователь и судия наистрожайше повелеть соизволил:

— Проверить!

Отношение товарища начальника Главного штаба графа Чернышева [227] Александр Иванович Чернышев (1786–1857), в 1827–1852 гг. военный министр, впоследствии председатель Государственного Совета, князь. Член Следственной комиссии по делу декабристов. к коменданту Санкт-Петербургской крепости генерал-адъютанту Сукину [228] Александр Яковлевич Сукин (1764–1837), генерал от инфантерии; был членом Верховного уголовного суда над декабристами. :

«Дошло до сведения, что в некоторых казематах в С.-Петербургской крепости находится множество мокриц, тараканов, прусаков и прочих насекомых, которые, кроме того что внушают отвращение, могут вредить и здоровью содержащихся в оных. Сообщая о сем Вашему Высокопревосходительству, покорнейше прошу принять возможные меры к очищению казематов от сих животных».

Большая неприятность коменданту Сукину (даст же Бог такую фамилию!). Не по тому ли назвал граф Чернышев насекомых «животными», что хотел намекнуть на возможность очищения Петропавловской крепости и от коменданта?

— Попросить ко мне полковника Щербинского! Разведут в крепости нечисть, а я — отвечай! Господин плац-майор, чем вы занимаетесь? Тараканов разводите?

— Тараканов нет, ваше высокопревосходительство.

— Мало тараканов — мокриц завели? Прусакам крепость сдали? Приказываю немедленно обойти казематы и мне донести!

— Штаб-лекаря к плац-майору!

— Господин штаб-лекарь, комендант получил указания на мокриц и прусаков в казематах. Что же это делается?

Коллежский советник Элькан, человек штатский, говорит покойно:

— Много тараканов. Но это ваши солдаты разводят по кухням; конечно, заползают и к заключенным.

— А мокрицы? Толщиной в палец и мохнатьте?

— Мокрицы от сырости, но вряд ли в палец. Впрочем, я не раз докладывал вам о насекомых. Выводили их, да опять заводятся.

— Значит, и мокрицы есть?

— Стоножки. В летнее время бывают, зимой вымерзают, что ли. Я лечу больных, господин плац-майор, а насекомые — дело комендатуры.

— А со службы вместе вылетим, помяните мое слово. Потрудитесь немедленно произвести осмотр и мне доложить. А что тараканы — сам знаю, что много. У меня самого полна кухня. Чем их выводить?

— Бурой можно. Буры в порошке по полочкам насыпать велите.

— Сыпали. Они буру жрут и еще жиреют. Однако же отвечать мы должны! Ядом их каким-нибудь нельзя?

— Солдатам в суп попадет.

— Солдат все съест, ему ничего. Вот свалилось на голову несчастье! Вы уж помогите, доктор, на случай личного его высокопревосходительства обхода.

Отношение генерал-адъютанта Сукина графу Чернышеву:

«На отношение Вашего Сиятельства ко мне от 29 января 1828 года номер 55 о принятии возможных мер к очищению казематов от находящихся в некоторых из них множества мокриц, тараканов, прусаков и прочих насекомых, которые, кроме того что внушают отвращение, могут вредить и здоровью содержащихся в тех казематах, по получении ныне донесения от плац-майора здешней крепости полковника Щербинского, на предписание мое об оном, имею честь ответствовать, что не только в некоторых, но вообще во всех казематах, где арестанты содержатся, вышеозначенных насекомых не видно, а появляются оные только в общей арестантской кухне, но и то по возможности истребляются посредством сметания, что подтвердилось и личным донесением мне прикомандированного к Санкт-Петербургской крепости штаб-лекаря, коллежского советника Элькана, посещающего нередко арестантов, требующих врачебной помощи…»