Михаил Осоргин - Собрание сочинений. Т. 2. Старинные рассказы

Где-нибудь да должна была сохраниться утраченная людьми древняя мудрость. Феофраст Парацельс дает немало указаний, но понять его нелегко, говорит он больше намеками, а самые рецепты нарочно запутаны словесной неразберихой, — что и естественно, потому что он писал не для всех, а лишь для догадливых и мудрых. Андрей Борисович перепортил немало всякого добра, кипятя в колбочках разные снадобья и по указанию, и по догадке. Один раз колбочку взорвало, и едва Андрей Борисович не потерял глаз; другой раз надышался каких-то синих паров до головной боли, так что спасла только тертая редька. Года два затратил на изготовление желтого металла, который в последней перегонке должен был превратиться в золото, и на эти опыты ухлопал столько денег, что пришлось бы, открывши секрет, поставить целую фабричку, чтобы вернуть одни только расходы. В этом деле ему с особым старанием помогал Давьяк, пока не наскучило Андрею Борисовичу кормить шарлатана. Да и что в нем, в золоте? Разве в богатстве счастье? Это только в молодости так кажется, а когда седеют волосы, слабеет зрение, появляется ломота в пояснице, устают ноги даже от малой ходьбы, а вкусные любимые блюда становятся в брюхе колышком, — тогда человек догадывается, что никакое богатство не вернет ему молодых утех и смелости прекрасного неблагоразумия. И, однако, говорится в старинных книгах о людях, которые знали тайну вечной молодости и жили припеваючи дольше, чем можно поверить. Сколько есть чудесных трав, действие которых нам не вполне ведомо. Иная деревенская бабушка знает больше нашего, но, по неграмотности и темноте, всей силы из ведомых ей трав извлечь не может. Тут даже не чародейство, а подлинное знание, только либо забытое, либо не доведенное до конца усердными опытами. Но без связи с чудесным наука не имеет силы, и прост тот, кто верит лекарственным лепешечкам и каплям, остаткам знания древних врачевателей, а в целительные силы природы проникнуть не пытается.

Решив ничем не пренебрегать, Андрей Борисович спутешествовал в свою последнюю оставшуюся от богатств бездоходную деревеньку, где проживала старуха, известная за колдунью и врачевательницу, и добыл у нее разных трав и снадобий, порасспросив и об их чудесных действиях, не очень ей доверяя, а все же на случай, что пригодится. Привез в Москву травы колюки, собранной по вечерней росе и хранимой в коровьем пузыре; адамовой головы, действующей от Иванова дня до великого четверга; травы прикрыта, сорванной с заклятьем в великоденский мясоед; сон-травы пророческой, которая шевелится в полнолуние; травы трилича — натирать подмышки; и плакуна; и нечуй-ветра, сорванного ртом, так как в руки эта трава не дается; и разрыва; и цвета кочедыжника, прихватив также и косточку, с которой старуха долго не хотела расставаться, потому что та косточка была от черной кошки, заклеванной вороном в безлунную ночь под пятницу.

Может быть, все эти травы — один обман, а возможно, что на все хоть одна да окажется чудесной; недаром русский народ в них верит. И если правду говорить, то не от таких же ли народных средств пошла и теперешняя лекарская наука? Та же баба-колдунья заговаривать зубную боль великая мастерица, куда лучше зубных докторов, которые только и умеют, что рвать клещами да чистить угольным порошком.

Разобрав свои травы, Андрей Борисович какие выбросил по сомнительности, а на других настоял чистый спирт, для силы подмешав и своих испытанных снадобий, не раз помогавших здоровью. Настояв, смешивал на счастье разные сорта, подбирая по цвету и вкусу и пробуя с осторожностью, потому что могла случиться и отрава. Нил помалу на сон грядущий, следя за снами и за утренним пробуждением. Иногда был сон тяжел — значит, состав неправилен; иногда же, выпив стаканчик-другой водки с капельками пробного эликсира, спал как убитый, а просыпался молодец молодцом. Так, аккуратно следя и отмечая для памяти, добился Андрей Борисович многого: попал на верную дорогу. И одышка меньше, и поясницу не ломит, и словно бы стали падать седые волосы, освобождая место для новых, белокурых, которыми в молодости умел побеждать сердца.

При таком успехе решил принимать свой эликсир побольше и почаще, всегда запивая чистой водкой, потому что был у этого снадобья двойной недостаток: вкус препротивный и такой запах, что свежий и непривычный человек не мог бы выдержать. Нужна была вера в доброе действие, чтобы терпеть такую муку, и веры у Андрея Борисовича оказался запас неисчерпаемый; надо думать, что она ему и помогала если не подлинно молодеть, то чувствовать себя веселее и радостней после хорошего приема чудодейственной и чудовищной настойки.

И вот никто ничего не знает, а мудрый человек, в тиши своего всякими чудесами обставленного кабинета, открыл секрет вечной молодости и бессмертия, на самом себе доказав благотворное действие тайного декокта! С двух стаканчиков делался Андрей Борисович почти что юношей, только что зубы заново не вырастали да кудри не вились на гладком черепе!

Дело было на святках, когда Андрей Борисович приказал лакею приготовить парадное платье, не модное, как носили щеголи, со штанами веллингтон навыпуск, а с чулками в обтяжку, а на туфлях бантик. Надевая, немного охал, на ходу же размялся — совсем молодой человек. Ехал Андрей Борисович на великосветский бал в родственном княжеском доме, где давно не бывал. Подкатил лихо, поднялся по лестнице без передышки, вошел с лицом приветливым и сияющим. И кого бы ни встретил — всякий находил для него слово ласки и одобрения: «Вас ли вижу, Андрей Борисович? Да каким вы молодцом!» — «Слава Господу, не жалуюсь!» — «Прямо — жених!» — «И женюсь, если понравится какая девица». — «Уж не впрямь ли нашли жизненный эликсир?» — «Придет время — всё узнаете!»

Гремит музыка, горит разом не меньше ста восковых свечей, молодежь шаркает ногами по крашеному полу. Девушки в светлом, с обнаженными плечами ходят в строгом вальсе со стройными кавалерами. Танец новый, но для старого и опытного танцора никакое па не в диковинку. И едва заиграла музыка новый вальс — ахнули старички и улыбнулись молодые, увидав в первой паре убеленного сединами Андрея Борисовича с молодой черноглазой девицей, по прелести — невестой, по возрасту — внучкой своего кавалера. Иные прыгают, но Андрей Борисович умел плыть в танцах со старинным изяществом, едва касаясь своей дамы, как драгоценной игрушки.

Первый круг — без видимой усталости, на втором круге лысина Андрея Борисовича покрылась обильной испариной, и лишь на третьем круге побледнел, как пергамент, увидав с необычайной ясностью, что танцует он не с прекрасной сивиллой Любикой, яже от страны Африкийские, всегда радостной и ходившей в зеленом венце, — а с ведьмой сивиллой, родом из Фригии, где была Троя, старой, кручиноватой и жалостной, напрасно оголившей плечо. И тогда же он почувствовал, как его сердце сделало два непомерных скачка, а на третьем спотыкнулось, ухнуло в пропасть и повлекло его за собой.