Михаил Осоргин - Собрание сочинений. Т. 2. Старинные рассказы

До сих пор идут архивные документы — дальше же историкам делать нечего, и только поэт может понять страдания человека, оскорбленного в лучших своих чувствованиях.

Исчез солидный купец Чупятов, экспортер пеньки и масла в далекие государства, — и не было больше речи о девице Володимеровой. В неудачливого жениха влюбилась мароккская принцесса, да и сам он оказался наследником мароккского престола. Его французский кафтан украсился лентами и мишурными звездами и медалями, и хотя он мог поддерживать всякий разумный разговор, но лишь до той поры, пока покажут ему лентами же украшенную курицу. Дело в том, что мароккская принцесса посылала ему курицу в качестве своего воплощенного духа — и тем поддерживала с ним постоянную духовную связь. Что теперь ему до знатных дворян, отбивавших у него любовь невесты, когда сам он не сегодня-завтра сядет на престол, сочетавшись браком с богатейшей в свете невестой! Пока же никому зла он не причиняет, всякому готов помочь. Не гордый, он охотно принимал новые ленты и новые ордена, которые от имени принцессы присылали ему шаловливые петербуржцы, нацеплял и их на кафтан, уже достаточно расцвеченный, и в церкви проходил и становился впереди всех, милостиво кланяясь. Но, крестясь широким крестом, думал он не о мароккской невесте, а о той неверной госпоже девице Володимеровой, которая отринула его и осмеяла. Мишура и чудачества — для других, в сердце же его жили обида и страдание, и забыть он не мог — мужская верность не в пример женской ветрености. Был тих, вежлив, приветлив, с годами неизменен — и таким его помнят тридцать лет, чудаком, история которого уже всеми была забыта. Таким вспоминает его С. Н. Глинка, [93] Сергей Николаевич Глинка (1775 или 1776–1847), брат декабриста Ф. Н. Глинки, писатель. Его «Записки» опубликованы в Петербурге в 1895 г. бывший кадетом в 1794–1795 годах, и о нем упоминает Державин в своем стихотворении «Вельможа»:

О девице Володимеровой ничего не известно. Может быть, неправду про нее говорили, что она мечтала о другом женихе; может быть, ее слезная болезнь объяснялась деспотизмом брата, отклонившего домогания верного рыцаря, который недаром писал в одной из своих слезных жалоб, что «объявленная невеста к сочетанию со мною законным браком большое склонение имеет, как то мне довольно вестимо». Не было в те времена своей воли даже у девушки в двадцать пять лет.

А другой пример мужской верности и женского легкомыслия находим в «Записной книжке» П. Вяземского [94] Петр Андреевич Вяземский (1792–1878), поэт, критик, академик. Наиболее полное издание его «Старой записной книжки» см.: Вяземский П. А. Полное собрание сочинений. Т. VIII–X. СПб., 1880–1886. ; коротенький рассказ, занесенный в тетрадку для того, чтобы отметить странность женского сердца; но не справедливее ли отметить в нем другое, не замеченное рассказчиком: силу мужской верности?

Он — молодой человек из «высшего общества». Она — красивая, юная, «высокорожденная невеста, яркая звезда на светлом небосклоне». Дело происходит в Петербурге в начале двадцатых годов прошлого века.

Как рождается любовь? Встреча, обмен взглядом и словами, непонятное влечение, желание новых встреч.

Была весна. Они сидели влюбленной парой в большой зале, окна которой были отворены. Вероятно, свечи или лампа были в дальнем углу; а для них было достаточно света лунного. Было сказано еще слишком мало, — но недавний бал с бесконечным котильоном и сегодняшее свидание приблизили окончательное объяснение.

И вот тут проехала по улице «ночная колесница, которой приближение скорее угадывается обонянием, нежели слухом».

Неприятный пустяк, обратившийся в роковое событие. За минуту до этого она охотно поддерживала разговор, тонкий, несколько иносказательный, осторожно подводивший их к решительной минуте. И вдруг она замолчала — и разговор потух. Он был слишком деликатен, чтобы спрашивать объяснений: очевидно, сегодня слово не будет сказано. Но и нетерпеливое чувство может обождать — пусть наступит день завтрашний.

Пришло и прошло завтра, прошли еще дни. С грустью он убедился, что в ее отношении к нему произошла перемена, что она чуждается его и не ищет больше свиданий. Он не хотел и не мог ее преследовать любовью — искал не победы, а ответного чувства. Может быть, это пройдет, или… может быть, он ошибся.

Что же, собственно, случилось? Не ему, — он не спрашивал, — а своей подруге она коротко объяснила: «Что же мне делать, если с той самой минуты образ его и воспоминание о нем неразлучно связались с запахом, который так неприятно поразил меня в тот вечер?»

И они разошлись, она — отдав себе отчет о причинах, он — горестно недоумевая. Она скоро его забыла — он забыть не мог и не пытался. Спустя два года она вышла замуж за другого — он остался холостяком на всю жизнь. Вскоре она умерла, в цвете лет, в богатстве и поклонении. Он остался жить — и жил памятью о ней. Впрочем, о жизни его мы не знаем подробностей, но почему не предположить именно этого: вечной печали и культа ее памяти? Так рассказ получится цельнее и-романтичнее. Важно одно: до конца жизни он и не понял и не узнал, чем было так внезапно, так необъяснимо расстроено его счастье? Не отделяли ли его только минуты от ее согласия — разделить с ним и радости, и горе, и все, что могло ждать в жизни их обоих? Только одна минута — и все случилось бы по-иному. И, конечно, он помнил все сказанные и недосказанные слова, намеки, улыбки, дрожанье голоса, может быть, легкое прикосновенье — и он совсем не помнил о «ночной колеснице».

Не получил ли он, по гроб ей верный, ответ за гробом? Но тут вряд ли можно что-нибудь прибавить к заключению талантливого автора «Записной книжки»:

«Если и верить, что некоторым земным тайнам будет разъяснение за рубежом земным, как-то трудно предполагать, что двум действующим лицам придется войти в объяснение по такому неблаговидному и неблагодушному вопросу».

Престарелый генерал-поручик Василий Иванович окончательно порешил женить сына, своего единственного наследника; двух дочерей выдал замуж и не обидел приданым, но надлежало позаботиться и о том, чтобы не прекратился старый дворянский род и было бы кому передать две тысячи крестьянских душ и хорошо налаженное хозяйство. Поэтому Василий Иванович вызвал к себе почтенную родственницу, имевшую в Москве наилучшие знакомства, и поручил ей сыскать для сына Саши подходящую невесту:

— Чтобы была девка честная, не вертопрашка, из семейства почтенного и знатного, собой не дурнушка и телом здорова. За приданым не гонюсь, сам награжу сынка, но и совсем нищей не требуется. А моего мальца ты знаешь: жених для всякой девушки завидный и в большой милости у царицы.