Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.2. Марсельские тайны. Мадлена Фера

Как только она увидела среди зеленой листвы белый улыбающийся маленький домик с красной черепичной крышей и серыми ставнями, она сказала себе: «Я чувствую, что буду счастлива здесь, в этой глуши».

Часов около девяти вечера ее навестил Гийом, которому она написала обо всем еще утром. Мадлена радушно, с какой-то ребяческой радостью приняла его в своем доме, водила повсюду, заставляла заглядывать во все уголки, не пропустила ни одного шкафа и ящика. Она потребовала, чтобы он осмотрел сад, хотя вечер был очень темный.

— Вот там, — говорила она с гордостью, — клубника, тут — фиалки, а здесь я, кажется, видела редис.

Гийом ничего не мог различить в темноте, но он нежно держал Мадлену за талию, целовал ее обнаженные руки и смеялся вместе с ней. Когда они очутились в глубине сада, молодая женщина сказала серьезно:

— В этом месте в живой изгороди есть большое отверстие, и через эту вот дыру, сударь, вы и будете каждый день проникать сюда, чтобы меня не компрометировать.

И конечно, совершенно необходимо было, чтобы молодой человек тотчас же попробовал, сможет ли он здесь пролезть. Давно уже любовники не переживали вместе таких приятных минут.

Мадлена не обманывалась: в этой глуши она должна была быть счастлива. Ей казалось, что в сердце ее рождается какая-то новая любовь, свободная и радостная, по-девичьи чистая. Портрет Жака покоился в особняке на Булонской улице, где она заперла его вместе со всеми мучительными воспоминаниями о прошедших годах. Мадлена смеялась так беззаботно, так легко было у нее на душе, что порой ей чудилось, будто она только вчера вышла из пансиона. Больше всего ее восхищало, что она наконец-то живет в своем доме; она с детской радостью повторяла: «Мой дом, моя комната», она хлопотала по хозяйству, высчитывала стоимость блюд, беспокоилась, что повысились цены на яйца и масло. Самую большую радость Гийом доставлял ей в те дни, когда принимал ее приглашение к обеду; тогда она запрещала ему приносить даже фрукты из Нуарода, ей хотелось, чтобы все расходы ложились на нее; она была в восторге оттого, что ничего больше не берет от других, а дает сама. Отныне она могла любить своего возлюбленного как равная равного, чувства ее были свободны, постыдная мысль, что она содержанка, не уязвляла больше ее гордость, сердце могло открыто изливать свою любовь и не сжиматься всякий раз при мысли о ее ложном положении. Когда приходил Гийом, она бросалась ему на шею; ее улыбка, ее взгляд, все ее непринужденные манеры, казалось, говорили: «Я отдаюсь по доброй воле, я не продаюсь».

В этом таилась причина новой нежности влюбленных. Гийом был удивлен и очарован, открывая в Мадлене незнакомую ему женщину. До этого она была его любовницей, теперь она стала его возлюбленной. Ведь прежде она жила в его доме, а теперь принимала его у себя. Этой разнице они были обязаны своим счастьем. В маленьком домике под Ветеем Гийом не чувствовал себя так свободно, как в особняке на Булонской улице, он не был здесь хозяином, и поэтому испытывал особую признательность к Мадлене за ту любовь и ласку, которые она дарила ему. Их связь стала более возвышенной; он ощущал какое-то чарующее стеснение, которое удваивало наслаждение, придавая ему неведомые доселе прелесть и нежность. Он создал был для любви, исполненной преклонения, и теперь с восторгом упивался сладостью их новых отношений. Ему нравилось чувствовать себя возлюбленным, которого женщина избрала себе добровольно; в этом доме он попадал под власть незнакомого ему обаяния, полного очаровательной простоты, наслаждался теплом, которого ему недоставало в Нуароде. К тому же он пробирался сюда тайком, опасаясь злых языков; он шел через поля и возделанные нивы, ноги его становились мокрыми от росы, и он был счастлив, точно школьник, сбежавший с уроков; когда ему казалось, что за ним наблюдают, он делал вид, будто собирает цветы и травы для гербария; потом снова продолжал свой путь, взволнованный, задыхаясь от быстрой ходьбы, предвкушая предстоящие ему радости; и вот наконец он добирался до цели своего путешествия, пролезал, как воришка, через дыру в кустах боярышника и бросал охапку цветов в Мадлену, уже поджидавшую его; она тотчас же уводила возлюбленного в дом, где наконец, вдали от любопытных взоров, протягивала ему губы, подставляла для поцелуя щеки. Это тайное свидание, этот путь через поля, этот поцелуй при встрече с каждым днем очаровывали Гийома все больше и больше. Если бы он чувствовал себя свободнее, он, возможно, быстрее пресытился бы.

Когда они запирались в доме, Гийому доставляло особое наслаждение думать, что их счастье скрыто от всех. Каждое посещение Мадлены было для него чудесным приключением, свиданием со скромной молодой девушкой. Он совершенно забыл о месяцах, проведенных на Булонской улице. Впрочем, Мадлена была теперь совсем другой женщиной. Она больше ни о чем не грезила, трезво смотрела на жизнь и любила его, любила тайком, как дама, которая должна заботиться о своей репутации; она внезапно краснела, принимая его в своей спальне, в ее спальне, где теперь он бывал лишь как гость, и неповторимая прелесть этой комнаты каждый раз вызывала у него глубокое волнение. Ничто здесь не принадлежало ему, даже домашние туфли.

Так безмятежно прожили они все лето. Дни проходили в блаженном, ничем не нарушаемом покое. Счастье, которое они дарили друг другу, усиливало их взаимную любовь, так же как некогда сознание, что они делают друг друга несчастными, чуть не привело их к разрыву.

Мадлена поселилась в своем маленьком домике около середины апреля. Она совсем не знала деревни, никогда нигде не бывала, кроме некоторых парижских пригородов. Неприхотливая жизнь среди полей доставляла ей множество простых и сильных радостей. Она видела, как расцветают деревья и созревают плоды, с восторженным удивлением следила, как трудится земля. Когда она приехала сюда, листва на деревьях была совсем нежной, светло-зеленой, равнина, вся еще пропитанная сыростью после зимних дождей, пробуждалась под первыми ласковыми лучами солнца, в ней была какая-то невинная детская прелесть; словно свежим, девственным дыханием повеяло в сердце из дали бледных горизонтов. Потом ласки солнца сделались более жгучими, листва потемнела, земля стала женщиной, любящей и оплодотворенной, и чрево ее содрогалось в сладострастных родовых муках. Мадлену освежила и успокоила мягкость весны, теперь она чувствовала, как знойное лето вливает в нее энергию, заставляет кровь в жилах струиться со спокойной силой. На вольном воздухе, под солнцем она окрепла и обрела покой; она походила на цветущий куст, схваченный зимним холодом, который весною пробуждается к жизни и пускает побеги, чтобы снова вырасти и расцвести во всей пышной зелени своей листвы.