Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.2. Марсельские тайны. Мадлена Фера

— Молчать! — скомандовал он. — Думаю, что это тот, кого мы ждем. Войдите в роль, Клерон. Станьте возле дверцы кареты.

Совер и Мариус глубже нырнули в свой тайник. Клерон с закрытым лицом, вся в черном, поместилась в тени, отбрасываемой каретой.

Действительно сюда подходил совершенно запыхавшийся Донадеи. Он бросил ко всем чертям свою сутану и переоделся в ловко сидевший на нем костюм для прогулок.

— Милая, дорогая Клер, — с чувством проговорил он, целуя руку Клерон, — как вы добры, что пришли.

— Что Клер, что Клерон, — прошептал Совер, — все едино.

— Ах, сам бог надоумил вас, — продолжал священник, легонько вталкивая девушку в карету.

Он вошел за ней со словами:

— Мы возносимся на небо!

Почтальон щелкнул кнутом, и карета со страшным грохотом покатила.

Тут Совер и Мариус вышли из своего убежища, хохоча до слез.

— Эх! Уволок-таки аббат родственную душу, — сказал Мариус.

— Счастливого пути, аббат! — крикнул Совер.

Когда карета исчезла во тьме, унося Донадеи и Клерон, хозяин погрузочной конторы и молодой конторщик медленно побрели вниз по бульвару Кордери; они не могли наговориться об этом приключении, и при мысли о священнике, путешествующем наедине с блудницей, на них нападал неудержимый смех.

— Представляете себе, какую он сделает гримасу, когда подымет вуалетку Клерон?.. — злорадствовал Совер. — Между нами говоря, Клерон уродина. Ей, знаете ли, по крайней мере все сорок.

Теперь бывший грузчик охотно признавал, что Клерон стара и некрасива, ведь ее возраст и увядшее лицо придавали еще больше комизма шутке, которую он только что разыграл.

— Желаю ему хорошо провести время, — продолжал он. — Ох, ну и умора, сил нет.

Корчась от смеха, он спешил поскорее добраться до Канебьер; ему не терпелось все рассказать своим приятелям. Мариус, как человек более сдержанный, с удовлетворением думал о том, что дал священнику достойную спутницу. Около одиннадцати часов он распрощался с Совером и отправился домой.

В полночь все, кто еще бодрствовал в Марселе, узнали, что аббат Донадеи только что увез в почтовой карете Клерон — гулящую девку, которая вот уже пятнадцать лет таскается по всяким городским притонам. Совер пошел разносить эту новость по всем кафе и рассказывал о случившемся, не скупясь на невероятные подробности. Из уст в уста переходила напыщенная фраза жеманного аббата: «Мы возносимся на небо». Всем было известно, что он поцеловал Клерон руку, судачили о том, что могло склонить к бегству влюбленную пару, но вся соль этой истории заключалась в том, что Совер пребывал в совершенном неведении относительно истинной причины, побудившей Мариуса подстроить похищение этой девицы. Понимая, что фарс окажется тем смешнее, чем правдоподобнее будет выглядеть любовь аббата к блуднице, он с чисто южным апломбом молол всякий вздор и уверял, что Донадеи и вправду был по уши влюблен в это сморщенное, пожелтевшее создание, изможденное позорной профессией, которой она занималась на виду у всего Марселя. Это стало предметом всеобщего удивления и всевозможных насмешек; никто не мог себе представить, как могло случиться, что галантный аббат, по которому с ума сходили богомолки, бежал с подобной женщиной, и все высмеивали его противоестественную страсть.

На другой день сногсшибательная история стала достоянием целого города. Совер торжествовал, он становился заметной персоной. Все знали, что он был последним любовником Клерон и что у него-то Донадеи и отбил эту девицу. С утра до вечера хозяин погрузочной конторы щеголял в домашних туфлях по Канебьер и с забавным видом принимал соболезнования от закадычных приятелей. Одним он что-то отвечал, других зачем-то подзывал и кричал на всю улицу, явно злоупотребляя своей популярностью. Разумеется, он не жалел о своей тысяче франков: никогда еще деньги, вложенные в удовольствия, не приносили ему таких больших процентов.

Скандал принял ужасающие размеры, когда спустя два дня в городе снова появилась Клерон. Совер купил ей шелковое платье и неделю возил ее по Марселю в открытом экипаже. Повсюду, где бы они ни появлялись, на них указывали пальцем, люди выходили из всех дверей, чтобы поглазеть на них. Хозяин погрузочной конторы чуть не захлебнулся от восторга.

Клерон доехала до Тулона. Донадеи сразу же увидел, кого он увез; в припадке ярости он хотел бросить девушку одну в час ночи на большой дороге вдали от всякого жилья. Но Клерон была не из робкого десятка. Она раскричалась, пригрозила аббату пустить в ход оружие, которое было в руках Мариуса. Донадеи перепугался, и ему волей-неволей пришлось проводить свою спутницу в Тулой, где они разъехались в разные стороны: девица вернулась в Марсель, священник направился к границе.

Совер так долго катал свою любовницу и поднял такую шумиху, что власти заволновались и по просьбе епископа послали Клерон испытывать где-нибудь в другом месте силу своих чар. С того времени хозяин погрузочной конторы в минуты сердечных излияний, то есть раз десять — двенадцать в день, жаловался всем, кому только не лень было слушать: «Ах, если бы вы знали, какая хорошенькая женщина была моей любовницей… У меня ее отняли попы».

На следующее утро после похищения Клерон Мариус пошел в контору, очень довольный делом, совершенным накануне. Он спас добропорядочную семью от горя и освободил город от проныры, на которого имел лично все основания сетовать. С легким сердцем, со спокойной совестью собирался молодой человек сесть за работу, когда его позвали к г-ну Мартелли.

Направляясь в гостиную, Мариус неожиданно для себя решил попросить у хозяина денег, чтобы купить свободу Филиппу. От такого решения его бросило в дрожь. Он отлично сознавал, что никогда не осмелится на подобную просьбу, если не сделает это очертя голову. Поскольку он сейчас увидится с г-ном Мартелли, то не станет больше оттягивать: на такой шаг лучше отважиться сразу.

В гостиной, кроме г-на Мартелли, он увидел аббата Шатанье. Судовладелец был бледен, глаза его горели гневом.

Он бросился к Мариусу и торопливо проговорил:

— Вы мужественный и честный малый, я не хотел бы ничего предпринимать в одном серьезном деле, не узнав вашего мнения.

Аббат Шатанье выглядел пристыженным и грустным. Он весь съежился в своем кресле. От дряхлости и огорчения у бедняги тряслись руки.

Судовладелец сказал, указав на старика:

— Господин священник пришел ко мне рассказать о покушении, которое потрясло меня своей гнусностью…

— Ради бога, успокойтесь, — прервал его аббат, — не заставляйте меня раскаиваться в том, что, выполняя долг честного человека, я пришел предупредить вас… Хочу верить, что я зря всполошился.