Кнут Гамсун - Новая земля (Новь)

"Да, приглашайте, кого хотите, но актера Норема я не хочу имѣть у себя въ домѣ. Онъ всегда напивается до потери разсудка, такъ что просто противно; я знаю, что моя жена просила этого не дѣлать".

Нѣтъ, тогда проводовъ нельзя было устроить у Гранде. Не годится оставлять Норема въ сторонѣ.

Изъ этого безвыходнаго положенія вывелъ ихъ Мильде, предложивъ свою мастерскую. Это очень понравилось товарищамъ; да, это былъ, дѣйствительно, очень удачный случай. Нельзя было найти болѣе удобнаго помѣщенія, большого и свободнаго, какъ сарай, съ двумя уютными боковыми комнатками. Хорошо. Итакъ, значитъ у Мильде, въ мастерской черезъ нѣсколько дней должно быть дано сраженіе.

Всѣ четверо поднялись къ Иргенсу, выпили коньякъ и снова ушли. Адвокатъ хотѣлъ итти домой, онъ чувствовалъ себя немного оскорбленнымъ; это рѣшеніе насчетъ ателье ему не нравилось. Ну, впрочемъ, вѣдь онъ могъ и не присутствовать въ этомъ сборищѣ. На всякій случай, онъ откланялся и ушелъ.

"Но вѣдь ты идешь съ нами, Иргенсъ?" спросилъ Тидеманъ,

Иргенсъ не сказалъ — нѣтъ, во всякомъ случаѣ онъ не отклонилъ этого приглашенія. Но въ общемъ, ему не доставляло большого удовольствія итти съ Тидеманомъ въ Грандъ, и, кромѣ того, его злилъ этотъ толстый Мильде своей фамильярностью; да впрочемъ, вѣдь онъ могъ бы уйти сейчасъ же послѣ обѣда. Въ этомъ ему помогъ между прочимъ самъ Тидеманъ; какъ только онъ всталъ изъ-за стола, онъ расплатился и сейчасъ же простился; ему нужно было кое-что еще сдѣлать.

Тидеманъ направился на набережную въ складъ Генрихсена; онъ зналъ, что въ это время Олэ тамъ. Тидеману было за тридцать; у него были темные волосы и борода, но виски уже начинали сѣдѣть, и каріе глаза смотрѣли съ усталымъ выраженіемъ. Когда онъ тихо сидѣлъ и молчалъ, его тяжелыя вѣки поднимались и опускались, какъ будто онъ боролся со сномъ.

Онъ слылъ на очень основательнаго дѣлового человѣка, былъ женатъ уже четыре года и имѣлъ двоихъ дѣтей.

Его бракъ начался самымъ лучшимъ образомъ, и прекрасныя отношенія между супругами не прекращались и до сихъ поръ, хотя людямъ это казалось непонятнымъ. Тидеманъ самъ не скрывалъ своего удивленія, что жена его любитъ. Онъ слишкомъ долго былъ холостымъ, черезчуръ много путешествовалъ, черезчуръ много жилъ по гостиницамъ — это онъ самъ говорилъ. Онъ любилъ звонить, когда ему что-нибудь нужно; онъ требовалъ обѣдъ въ непривычное время дня, когда это ему нравилось, не обращая вниманія на обѣденные часы. И Тидеманъ пускался въ подробности; такъ, напримѣръ, онъ не переносилъ, чтобъ жена наливала ему супъ; какъ могла его жена при всемъ своемъ добромъ желаніи догадаться, сколько ему нужно супу? А съ другой стороны, госпожа Ханка, артистическая натура двадцати двухъ лѣтъ, полная любви и жизни и смѣлая, какъ юноша, фру Ханка обладала большими способностями и жаждой знанія; она была желаннымъ гостемъ во всѣхъ собраніяхъ молодежи, будь то въ залахъ, или просто въ кружкахъ, и никто, или очень немногіе могли ей противостоять. Во всякомъ случаѣ, у нея не было любви къ семейной жизни, къ домашнимъ работамъ; но она была здѣсь не при чемъ, это было, къ сожалѣнію, въ самомъ ея характерѣ. Этотъ постоянный уходъ то за однимъ ребенкомъ, то за другимъ, въ теченіе двухъ лѣтъ, приводилъ ее въ отчаяніе. Боже мой, вѣдь она сама была еще почти ребенокъ, полна жизни и безразсудства; молодость ея была впереди.

Она боролась съ собой нѣкоторое время; но это, наконецъ, зашло такъ далеко, что молодая женщина плакала всѣ ночи напролетъ, но послѣ объясненія, происшедшаго, наконецъ, въ прошломъ году между супругами, фру Ханкѣ больше не нужно было принуждать себя…

Тидеманъ вошелъ въ складъ. Холоднымъ, кисловатымъ запахомъ товаровъ изъ южныхъ странъ повѣяло на него, запахомъ кофе, масла и вина. Высокіе ряды ящиковъ съ чаемъ, связки корицы, зашитыя въ кору, фрукты, рисъ, пряности, цѣлыя горы мѣшковъ съ мукой, — все это лежало сверху до низу въ опредѣленномъ порядкѣ. Въ одномъ углу былъ спускъ въ погребъ, гдѣ поблескивала въ полумракѣ посуда съ виномъ, съ мѣдными дощечками, указывавшими годъ выпуска вина, и гдѣ громадные металлическіе сосуды съ масломъ были замурованы въ стѣну. Тидеманъ поклонился всѣмъ служащимъ, прошелъ черезъ помѣщеніе и взглянулъ черезъ круглое окошечко въ контору. Тамъ сидѣлъ Олэ и просматривалъ счетъ, написанный мѣломъ на доскѣ. Олэ сейчасъ же оставилъ доску и пошелъ навстрѣчу своему другу.

Они были знакомы съ дѣтства, вмѣстѣ были въ академіи и вмѣстѣ провели лучшіе дни. И сдѣлавшись коллегами и конкурентами, они навѣщали другъ друга, какъ только это позволяла имъ ихъ работа; они не завидовали другъ другу, серьезное отношеніе къ дѣлу сдѣлало ихъ смѣлыми и предпріимчивыми, они имѣли дѣло съ нагруженными кораблями, у нихъ постоянно были большія суммы передъ глазами, поразительный успѣхъ или грандіозное разореніе.

Тидеманъ любовался однажды маленькимъ катеромъ, принадлежавшимъ Олэ. Это было два года тому назадъ, когда стало извѣстно, что фирма Тидемана потерпѣла большую потерю на вывозѣ рыбы. Катеръ стоялъ около склада Генрихсена и обращалъ своей красотой общее вниманіе. Верхушка мачты была позолочена.

Тидеманъ сказалъ:

"Мнѣ кажется, что я никогда не видѣлъ такой красивой штучки".

На это Олэ Генрихсенъ скромно отвѣтилъ:

"Охъ, если бъ я хотѣлъ его продать, я бы не получилъ бы за него и тысячи кронъ!"

"Я даю тебѣ тысячу", предложилъ Тидеманъ.

Пауза. Олэ улыбнулся.

"Сейчасъ, немедленно?" спросилъ онъ.

"Да, случайно я это могу". При этомъ Тидеманъ берется за карманъ и платитъ деньги.

Это происходило на складѣ, гдѣ были всѣ служащіе; они смѣялись, шептались, разводили руками отъ удивленія. Тидеманъ ушелъ.

Нѣсколько дней спустя приходитъ Олэ къ Тидеману и говоритъ:

"Ты бы не взялъ двухъ тысячъ за катеръ?"

"А деньги при тебѣ?"

"Да, случайно".

"Давай ихъ!" сказалъ Тидеманъ.

И катеръ снова сталъ принадлежать Олэ. Теперь Тидеманъ пошелъ къ Олэ, чтобъ провести съ нимъ часокъ. Оба друга уже болѣе не были дѣтьми. Они обращались другъ съ другомъ съ изысканной вѣжливостью и были искренно преданы другъ другу. Олэ беретъ шляпу и трость Тидемана и кладетъ ихъ на конторку, предлагая Тидеману мѣсто на маленькомъ двухмѣстномъ диванѣ.

"Что я могу тебѣ предложить?" — спрашиваетъ онъ его.

"Благодарю, ничего", — отвѣчаетъ Тидеманъ: "я только что изъ Гранда, гдѣ я обѣдалъ".

Олэ подвинулъ къ нему плоскій тоненькій ящичекъ съ гаванскими сигарами и все-таки спросилъ:

"Можетъ быть, стаканчикъ 1812 года?"

"Да, отъ этого я не откажусь, но вѣдь ты долженъ притащить его изъ погреба; это черезчуръ хлопотно".

"Помилуй, это пустяки".

Олэ принесъ бутылку изъ погреба; нельзя было разобратъ, изъ чего она сдѣлана; толстый слой пыли покрывалъ бутылку, такъ что стекло имѣло видъ грубой матеріи. Вино было холодное, и на стеклѣ выступали капли, а Олэ сказалъ: