Герман Гессе - Степной волк

– Отлыниваете! – засмеялся Густав и свалил пулей водителя. Машина, поплясав, сделала скачок к парапету, продавила его и косо повисла над пропастью.

– Дора, – сказал я, – вы умеете обращаться с ружьями?

Она не умела, но научилась у нас заряжать карабин. Сперва у нее не было сноровки, она ссадила до крови палец, заревела и потребовала английского пластыря. Но Густав объяснил ей, что идет война, и она, Дора, должна показать, что она смелая, храбрая девушка. И дело пошло на лад.

– Но что будет с нами? – спросила она потом.

– Не знаю, – сказал Густав. – Мой друг Гарри любит красивых женщин; он будет вашим близким другом.

– Но они явятся с полицией и солдатами и убьют нас.

– Полиции и тому подобного больше не существует. У нас есть выбор, Дора. Либо спокойно ждать здесь наверху и расстреливать все проезжающие машины. Либо сесть самим в какую-нибудь машину, уехать отсюда и предоставить другим стрелять в нас. Безразлично, на чью сторону мы станем. Я за то, чтобы остаться здесь.

Внизу опять появилась машина, до нас донесся ее полнозвучный сигнал. С ней мы быстро покончили, и она осталась лежать вверх колесами.

– Смешно, – сказал я, – что стрельба может доставлять такое удовольствие! А ведь раньше я был противником войн!

Густав улыбнулся.

– То-то и оно, слишком много людей на свете. Раньше это не было так заметно. А теперь, когда каждый хочет не только дышать воздухом, но и иметь автомобиль, теперь это заметно. Конечно, то, что мы сейчас делаем, неразумно, это ребячество, да и война была огромным ребячеством. Со временем человечество волей-неволей научится ограничивать свое размноженье разумными средствами. Пока мы реагируем на невыносимое положенье довольно-таки неразумно, но делаем, по существу, то, что нужно, – уменьшаем в количестве.

– Да, – сказал я, – то, что мы делаем, наверно, безумно, и все же, наверно, это хорошо и необходимо. Нехорошо, когда человечество перенапрягает разум и пытается с помощью разума привести в порядок вещи, которые разуму еще совсем недоступны. Тогда возникают разные идеалы… они чрезвычайно разумны, и все же они страшно насилуют и обирают жизнь, потому что очень уж наивно упрощают ее. Образ человека, некогда высокий идеал, грозит превратиться в стереотип. Мы, сумасшедшие, может быть, снова облагородим его.

Густав, засмеявшись, ответил:

– Старик, ты говоришь замечательно умно, слушать этот кладезь премудрости отрадно и полезно. И, может быть, ты даже немножко прав. Но, будь добр, заряди теперь свое ружье, ты, по-моему, замечтался. В любой миг может прибежать еще косулька-другая, а их философией не уложишь, нужны как-никак пули в стволе.

Подъехал автомобиль и сразу погиб, дорога была теперь заграждена. Тучный рыжеголовый человек, оставшийся в живых, дико жестикулировал возле обломков, глазел вниз и вверх, обнаружил наше укрытие, побежал, рыча, в нашу сторону и выстрелил в нас снизу из револьвера несколько раз.

– Убирайтесь, а то буду стрелять, – крикнул Густав вниз. Рыжий взял его на прицел и выстрелил снова. Тогда мы сразили его двумя выстрелами.

Мы уложили еще две подошедших машины. Затем на дороге стало тихо и пусто, распространилось, видимо, известие о том, что она опасна. У нас было время полюбоваться красивым видом. По ту сторону озера лежал в лощине небольшой город, там поднимался дым, и вскоре мы увидели, как огонь перебегает с крыши на крышу. Слышна была и стрельба. Дора захныкала, я стал гладить ее мокрые щеки.

– Неужели мы все должны умереть? – спросила она. Никто не ответил. Тем временем внизу показался пешеход, увидел лежащие разбитые автомобили, обнюхал их со всех сторон, сунулся, наклонившись, в один из них, вытащил оттуда пестрый зонтик от солнца, кожаную дамскую сумку, бутылку вина, мирно сел на парапет, отпил из бутылки, съел что-то из сумки, завернутое в фольгу, допил бутылку до дна, весело пошел дальше с зонтиком под мышкой. Он мирно шагал вперед, и я сказал Густаву:

– Ты бы смог теперь выстрелить в этого славного парня и продырявить ему голову? Видит Бог, я не смог бы.

– Этого и не требуется, – буркнул мой друг.

Но и ему стало не по себе. Стоило лишь нам увидеть человека, который еще вел себя бесхитростно, мирно, по-детски, который жил еще в состоянии невинности, как все наши такие вроде похвальные и такие необходимые действия показались нам вдруг дурацкими и отвратительными. Тьфу, пропасть, сколько крови! Нам стало стыдно. Но говорят, что даже генералы испытывали порой на войне подобное чувство.

– Уйдем отсюда, – заныла Дора, – сойдем вниз, в машинах наверняка найдется что-нибудь съестное. Неужели вы не проголодались?

Внизу, в горящем городе, зазвонили колокола – взволнованно и испуганно. Мы приготовились к спуску. Помогая Доре перелезть через загородку, я поцеловал ей коленки. Она звонко рассмеялась. Но тут доски не выдержали, и мы с ней рухнули в пустоту…

Я снова находился в круглом коридоре, еще не остыв от этого приключенья с охотой. И отовсюду, со всех бесчисленных дверей, манили надписи:

Mutabor [72] [73]

Превращение в любых животных и любые растения

Камасутра [74]

Обучение индийскому искусству любви

Курс для начинающих: 42 разных способа любви

Наслаждение от самоубийства!

Ты доконаешь себя смехом

Хотите превратиться в дух?

Мудрость Востока

О, если б у меня была тысяча языков!

Только для мужчин

Закат Европы [75]

Цены снижены. Все еще вне конкуренции

Воплощение искусства

Время превращается в пространство с помощью музыки

Смеющаяся слеза

Кабинет юмора

Игры отшельника

Полноценная замена любого общения

Ряд надписей тянулся бесконечно. Одна гласила:

Урок построения личности

Успех гарантируется

Это показалось мне достойным вниманья, и я вошел в соответствующую дверь.

Я оказался в сумрачной тихой комнате, где без стула, на восточный манер, сидел на полу человек, а перед ним лежало что-то вроде большой шахматной доски. В первый момент мне показалось, что это мой друг Пабло, – во всяком случае, он носил такую же пеструю шелковую куртку и у него были такие же темные сияющие глаза.

– Вы Пабло? – спросил я.

– Я никто, – объяснил он приветливо. – У нас здесь нет имен, мы здесь не личности. Я шахматист. Желаете взять урок построения личности?

– Да, пожалуйста.

– Тогда, будьте добры, дайте мне десяток-другой ваших фигур.

– Моих фигур?…