Шолом Алейхем - «Песнь песней»

Это и была Бузя.

Теперь мне пишут, что ее надо поздравить. Она стала невестой. Чьей-то невестой, не моей!

Я сел к столу и ответил отцу письмом:

«Моему достопочтенному отцу имярек…

Твое письмо и 00 рублей я получил. Через несколько дней, как только улажу свои дела, я приеду. На первые дни пасхи или на вторые – но приеду наверное. Привет сердечный маме. А Бузе – мои поздравления, желаю ей счастья…

От меня, твой сын…»

Это неправда. Мне не надо было улаживать никаких дел, мне не надо было «ждать несколько дней». В тот же день, когда я получил от отца письмо и ответил ему письмом, я помчался домой и примчался как раз в канун пасхи. В теплый, ясный предпасхальный день.

Я нашел свой городок точно таким же, каким я его оставил когда-то, много лет тому назад. Все здесь по-старому, не изменилось ничего. Те же дома, те же люди. Та же предпасхальная ширь и тот же предпасхальный шум.

Одного только не стало: «Песни песней». Нет, все кругом уже не пахнет «Песнью песней», как когда-то, много лет тому назад. Наш двор уже не виноградник царя Соломона, что в «Песни песней». Бревна и доски, которые лежат возле нашего дома, уже больше не кедры и буки. Кошка, которая лежит у дверей и греется на солнце, уже больше не полевая лань, про которую упоминается в «Песни песней». Гора, что за синагогой, уже не гора Ливанская. Женщины и девушки, которые стоят на дворе, моют, гладят и чистят к пасхе, уже больше не дщери иерусалимские, о которых говорится в «Песни песней»… Куда девался мой юный, свежий, ясный и светлый, благоухающий мир, мой мир из «Песни песней»?…

Я нашел наш дом точно таким же, каким я оставил его много лет тому назад. Все осталось по-старому, не изменилось нисколько. Отец – такой же, как был. Но его серебряная борода серебрится еще больше. На широком белом лбу в морщинах прибавилось несколько морщинок. Повидимому, от забот.

И мать – такая же, как была, только румяное лицо ее немного пожелтело. И еще мне кажется – она стала ниже ростом. А может, мне так показалось, потому что она немного ссутулилась, пригнулась к земле? И глаза ее покраснели, как будто припухли. Неужто от слез?…

О чем плакала моя мать? О ком? Обо мне, ее единственном сыне, который не захотел слушаться отца, восстал против его заветов, не хотел идти по его стопам, пошел собственною дорогой, поехал учиться и так долго не был дома? Или Бузю оплакивает мать, Бузю, которая выходит замуж? Через неделю после швуэс свадьба.

Ах, Бузя! И она ни капли не изменилась. Не изменилась нисколько. Только выросла. Выросла и стала прекрасна. Еще прекраснее, чем когда-то. Высокая, стройная, статная, голубые глаза из «Песни песней». Только более задумчивые, чем когда-то, задумчивые, углубленные, озабоченные, прекрасные голубые глаза из «Песни песней». И улыбка на губах. И мила, и приветлива, и любезна, и тиха, как голубица, скромно тиха.

Когда я гляжу на Бузю, я вспоминаю ту Бузю, из милого прошлого. Я вспоминаю ее новые праздничные платья, которые мать сшила ей тогда на пасху. Вспоминаю ее новые праздничные башмачки, которые отец ей купил тогда на пасху. И когда я вспоминаю о былой Бузе, мне невольно вновь приходит на память давно забытая «Песнь песней», строфа за строфой: «Глаза твои, как два голубя, волосы подобны козочкам, спускающимся с гор, зубки – белоснежные ягнята, вышедшие из реки, один в один, словно одна мать их родила. Алая лента – уста твои, и речь твоя слаще меда».

Я смотрю на Бузю, и вновь все становится, как в «Песни песней», как когда-то, много лет тому назад.

– Бузя, тебя можно поздравить?

Она не слышит. Почему же она опустила глаза? Почему покраснели ее щечки? Нет. Я должен ее поздравить.

– Поздравляю тебя, Бузя!

– Спасибо.

И больше ничего. Спросить ее невозможно. Поговорить с нею негде. Не дает отец. Не дает мать. Не дают родственники, вся родня, соседи, которые пришли повидаться со мной. Один уходит, другой приходит. Все стоят вокруг меня. Все оглядывают меня, как медведя, как странного пришельца из другого мира. Все хотят меня видеть и слышать – как я поживаю и что поделываю, – столько лет не видались!

– Расскажи же нам что-нибудь новенькое. Что видал, что слыхал?

И я рассказываю им новости, которые я видел и слышал, и смотрю в это время на Бузю. Я ищу ее глаза и встречаюсь с ее глазами. С ее большими, глубокими, озабоченными, прекрасными голубыми глазами из «Песни песней». Но ее глаза немы, как ее губы, как она сама. Ничего не говорят мне ее глаза. Решительно ничего. И мне приходит на ум, как в былые годы, «Песнь песней», строфа за строфой: «Сад запертый – сестра моя – невеста. Сад запертый, источник запечатанный».

И буря разрастается у меня в груди, и огонь пылает в моем сердце, гнев – не против других, а против самого себя. На себя негодую и на те мечты, глупые, детские, золотые мечты, ради которых я покинул отцовский дом. Ради них я забыл о Бузе. Ради них я пожертвовал частью своей жизни, проиграл свое счастье, проиграл, проиграл навеки!

Проиграл? Нет. Не может быть! Не может быть! Ведь вот я приехал. Приехал вовремя… Только бы мне остаться с Бузей наедине. Только бы сказать ей два-три слова. Но где мне сказать Бузе эти два-три слова, когда кругом столько людей? И окружают меня со всех сторон. Все оглядывают меня, как медведя, как пришельца из другого мира. Все хотят меня видеть и слышать, как я поживаю и что я поделываю, – столько лет не видались!

Внимательнее всех слушает меня отец. Он сидит над старым фолиантом, как всегда, морщит свой широкий лоб, как всегда, и смотрит на меня поверх своих серебряных очков, гладит серебряные волосы своей серебряной бороды. Но мне кажется, что он смотрит на меня не так, как всегда. Нет, это не тот взгляд, не тот. Я чувствую это. Он оскорблен. Я восстал против его заветов, не захотел идти по его стопам, пошел своей дорогой.

Мать также стоит возле меня, бросила кухню, предпраздничные хлопоты и слушает меня со слезами на глазах. Кончиком передника она украдкой вытирает слезы, хотя лицо ее улыбается; и она слушает, как я рассказываю, и она смотрит на меня и глотает, глотает каждое мое слово.

Бузя также сидит против меня, сложив руки на груди, и слушает меня, как и все. Как и все, она смотрит на меня. Как и все, она глотает каждое мое слово. Я смотрю на Бузю. Я читаю в ее глазах и ничего не могу вычитать. Ничего.

– Да рассказывай же, чего ты замолчал? – говорит мне отец.

– Оставь ты его в покое! – спохватывается мать. – Мальчик устал, мальчик голоден. А он: рассказывай да рассказывай! Рассказывай да рассказывай!

Понемногу народ начинает расходиться, и мы остаемся одни: отец, мать, я и Бузя. Мать уходит в кухню и скоро возвращается с красивой пасхальной тарелкой, знакомой тарелкой, расписанной большими зелеными листьями.