Луи Арагон - Орельен. Том 1

— Странный вы человек, — прошептала Мэри де Персеваль, которая вообще ничего не видела вокруг и под полостью, подбитой рыжим мехом, теснее прижалась к своему спутнику. Орельен взглянул на Мэри: она сидела с влюбленным видом, протянув к нему губы, сложенные для поцелуя. Совершенно ясно: она даже не понимает, чем так восхищался Орельен. Но разве это нужно? Ничуть. Женщина для курортов и пляжей. Держу пари, что она млеет при виде пальм… Тем хуже, тем лучше… Мэри вздохнула: «Милый…» Слова и вздох были на редкость неуместны и вызывали в носу ощущение резкого холодка.

Теперь они катили по крутым изгибам неровной дороги, среди густого перелеска, отгороженного проволокой с надписью: «Охота запрещается», — повторявшейся уже десятки раз.

— Милый, — пролепетала госпожа де Персеваль тоном упрека, — ведь все утверждают, что у меня самые красивые ноги во всей французской державе, а ты не удостоил меня даже самого скромного комплимента…

Орельен резко вывернул руль, объезжая повозку, не желавшую сворачивать, и выправил машину. Он высвободил руку, дабы небрежно скользнуть ладонью по вышеупомянутым ногам до кромки чулок, потом взглянул на клонившееся к закату солнце.

— Зачем говорить то, что говорили вам сотни раз и что вы сами отлично знаете. К тому же это даже не открытие: вы мне их уже показывали, а вот о моих ногах вы до сих пор ничего не сказали…

Мэри рассмеялась деланным светским смехом. На мгновение задумалась. Потом возмутилась:

— Нет, дорогой, вы просто немыслимы… мужчины вашего поколения — настоящие девки, именно девки. Никогда бы не сказала, что вы были на фронте. Такой самовлюбленный и совсем нелюбезный…

— Вы, значит, думаете, что любезности обучают войне?

— Не знаю, но я… но у людей старше вас были какие-то традиции, была деликатность…

Орельен пожал плечами. Он чуть было не ответил грубостью, да испугался угодить ей. Мэри добавила:

— Вы нас обидели…

— Во-первых, ненавижу все эти множественные… Я тебя обидел, я вас обидел. Но вы, нас… кто это вы и кого это нас? Или же вы просто хотите уравнять меня в правах с вашим юнцом Дени?

— Боже, какой глупый! Прежде всего не смей плохо говорить о Поле только на том основании, что я обманываю его с тобой, он очень талантлив… пусть все это еще в будущем, но он талантливый. Ты ведь, конечно, не читал его «Вход воспрещен»… и к тому же такое сердце, такое сердце.

На Орельена напал приступ дурацкого смеха. Против таких приступов он был бессилен. Он извинился. Однако, как известно, извинения только портят дело. Наконец он пришел в себя:

— Простите, пожалуйста, я вовсе не хотел вас оскорбить…

— Ты меня вовсе и не оскорбил, но ты несправедлив к мальчику, а ты бы мог быть повеликодушнее, особенно после того, что произошло…

— А что, в сущности, произошло? — осведомился Орельен с неподдельным изумлением.

Теперь залилась хохотом Мэри, но в ее смехе слышалось что-то искусственное, как в звуках пианолы. Равнина кончилась. Селение. Огромные рекламные щиты, предлагающие аперитивы и машинное масло. Дорога стала шире. Много машин. Мэри, укутав ноги в полость, о чем-то задумалась. Орельен воспользовался ее молчанием, чтобы урвать для себя несколько секунд одиночества. Но, следуя ходу своих мыслей, Мэри заговорила и, будто покружив где-то вдалеке, вернулась к тому, что произошло сегодня:

— Что за очаровательный уголок, я имею в виду эту гостиницу, куда ты меня возил. Как ты думаешь, многим она известна? Мне почему-то казалось, что нет… может, это наивно или просто ты на меня так подействовал…

— Спасибо.

— Нет, это я должна тебя благодарить за то, что ты мне ее указал.

— Совершенно верно, при желании вы можете воспользоваться ею еще раз…

Нет, каков наглец. Она воскликнула:

— Какой наглец! Впрочем, почему бы и нет. Мы можем приехать сюда еще раз…

— Если только это доставит вам удовольствие…

Мэри не сразу нашлась, что ответить, но потом смело двинулась в атаку:

— Шалун, вы, должно быть, привозили в эту харчевню всех женщин земного шара…

Орельен поморщился. Он не переносил такого лексикона. И, желая наказать Мэри, заметил:

— Всех? Нет. Всего десяток…

Он расплачивался за свое любопытство в отношении той, кого называл про себя «вдовица Персеваль». Чем ближе он ее узнавал, тем больше она становилась «вдовицей Персеваль». Чего стоят, например, ее рассуждения о нелюбезности мужчин его поколения. Ему показалось, что обладал он не просто женщиной, а определенной категорией… Категорией, чуть-чуть вышедшей из моды. Со своими привычками, со своими традициями. Даже в самый решительный момент… Ах, теперь он лично понял, что означали эти восклицательные знаки! Откровенно говоря, он не особенно церемонился с этой напудренной дамой, которая в любую минуту старалась как можно красивее подать себя и которой пришла на ум злосчастная мысль простонать ему в ухо: «Все, что тебе угодно… только не ребенок!» При этом неприятном воспоминании он весь передернулся от злобы, резко нажал на акселератор, и машину бросило вперед.

— Что это с вами? — крикнула Мэри.

— Я мщу самому себе!

Она не спросила, за что он мстит. Вдали виднелся Париж.

Несколько минут они ехали молча. Потом Мэри не выдержала.

— На мой взгляд, вы ведете себя слишком отчужденно.

— Опять традиции… да? Вы любите ложь.

— Вы могли бы не лгать…

— Я мог бы также и лгать.

— Сегодня вы какой-то странный…

— Я такой, как обычно…

— За это-то я вас и упрекаю, злюка: как будто ничего не произошло.

— А что, собственно, произошло?

— Опять! Грубиян!

— Это я-то грубиян? Напротив, я считаю себя образцом скромности хотя бы потому, что не напоминаю вам…

— Ах, так! Так знай же, что мужчины по десять лет умоляли меня пойти на то, на что я пошла с тобой с первого раза.

— Вы жалеете?

— Кончится тем, что буду жалеть. По твоей же вине.

— О чем жалеть? Что десять лет или что с первого раза?

— Нет, он просто невыносим… Должно быть, я действительно в вас влюбилась, раз терплю все ваши глупости. Боже мой! Этого я как раз и не хотела.

Она ждала фразы, которой не последовало.

— Неужели же я, я согласилась, чтобы вы меня увезли, как увозят женщин? Неужели я должна трепетать при мысли, удержу я тебя или нет? Ждать, ломать себе голову над тем, как бы тебя побаловать… дарить тебе галстуки…

— Спасибо, не надо… я ведь вам говорил, что я не Поль Дени.

— Значит, ты хочешь, чтобы я пожертвовала им ради тебя?

— Ради бога, не надо! Никаких жертв, дорогая Ифигения…

— Потому что, если бы ты меня об этом попросил, я все равно была бы вынуждена тебе отказать… Ради такого бессердечного человека я не намерена мучить ребенка… Да, для меня он скорее ребенок, чем мужчина… Я отлично знаю, сколь многое нас разделяет и что это не может длиться вечно… впрочем, я лично не так уж всем этим дорожу… но пусть он сохранит о тех днях, то мы были вместе, память… память…