Луи Арагон - Орельен. Том 1

— Ну знаете, мама, это все-таки довольно странная мысль.

— Но, дорогая доченька, я же вам ничего больше не говорю. Бывает порой, что даже не думая ни о чем дурном… Уверена, что сейчас именно так и обстоит дело… Бывает, что мы слишком внимательно смотрим на мужчину. Говорю это только, чтобы вас предостеречь.

— Но, мама!

— Я ничего бы вам не сказала, если бы вы ходили на исповеди, но, к несчастью, вы лютеранской веры.

— Велико несчастье, мама!

— Да, велико, Бланшетта… Для нас, порядочных женщин, священник — огромная поддержка… Мужчина, которому можно сказать все… на чью душу можно переложить наши помыслы, именно тем и опасные, что не высказаны вслух. Словом, тот, кто руководит нами, тот, кто помогает нам разобраться в себе, освещает тайники нашего сердца… Улыбайтесь, милочка, улыбайтесь, но помните, что многие женщины лишь благодаря церкви свыкаются со своим долгом.

— Для меня это не долг, — возразила Бланшетта и сама удивилась тому, как неубедительно прозвучала ее фраза. — Потому что я люблю Эдмона, — добавила она.

— Когда есть дети, вовсе необязательно любить мужа. И все-таки это должно быть огромное счастье. Любить бога, с одной стороны, а с другой… я часто упрекаю себя, что дала вам в мужья своего сына, который ни во что не верит! Я не особенно-то ценю ваших пасторов, но вы, вы должны чаще ходить в храм…

— Мама, вы же отлично знаете, что моя вера иная, не внешняя. Каждый по-своему смотрит на такие вещи… Некоторые любят выставлять все напоказ… А я лично храню свои чувства про себя.

— Истинно гугенотская точка зрения. И зачем только вы убиваете целую жизнь над чтением библии, если даже того не знаете, что возносить истинную хвалу всевышнему можно только во храме…

Госпожа Барбентан-старшая поставила чашку и впилась глазами в лицо невестки, желая уловить впечатление, которое произвела ее проповедь. Но, увидев, что Бланшетта упорно смотрит в сторону балкона, сердито пошевелила бровями. Хотя ведь Эдмон тоже там.

— Тебе не повезло, дружище, — обратился Эдмон к Орельену. Тот взвился:

— Вы что, сговорились, что ли, сообщать мне об этом?

— Кто это мы?

— Ты и твоя жена. Не понимаю даже, о чем идет речь.

— А, Бланшетта!. Не строй из себя грудного младенца. Мы же отлично знаем, что ты пришел только ради Береники, и поэтому Бланшетта…

— Это же глупо в конце концов! Я пришел ради вас обоих, ради тебя… разве я раньше к вам не приходил, когда никакой твоей кузины здесь не было?

— Не оправдывайся, пожалуйста. Ничего тут худого нет. Конечно, мне приятно, что ты приходишь к нам с этой целью, а не ради Бланшетты… (Он хохотнул.) Хотя в конце концов Бланшетта совершенно свободна…

— Ты просто глуп. Оставь свою жену в покое. А заодно и Беренику.

— А ты, так сказать, валишь их в одну кучу? Ну, знаешь ли, это не особенно утешительно.

— Да что с тобой, Эдмон?

— Потому что, как ты сам прекрасно знаешь, Бланшетта питает к тебе слабость…

— Ты с ума сошел! В целом мире для нее существуешь ты один. И потом, давай-ка поговорим о чем-нибудь другом!

— Нет, дружище, нет! У тебя такой вид, словно ты оправдываешься. И совершенно зря, я ведь совсем спокоен. Я отлично знаю, что Бланшетта любит только меня одного, но все-таки у нее есть небольшая слабость к твоей особе, что и естественно. Худого тут нет ничего. Все-таки сегодня ты пришел к нам не ради нее и не ради меня, а ради Береники, а Береники-то и нет! Хочешь не хочешь, но тебе не повезло!

— Ей-богу, ты можешь довести человека до истерики!

— Признайся же, что она тебе нравится.

— Твоя жена? Очень.

— Да нет, идиот, Береника…

— Ты меня извини, пожалуйста, что я убегаю, даже сигары не докурив, но меня ждут, а я не люблю заставлять людей себя ждать.

— Ладно, ладно… Иди, донжуан! Но так или иначе Береника огорчится…

— Не будь смешным. Мадам Морель чудесно проводит время с Полем Дени…

— Еще и ревнует! Поль Дени… Ах, детка, если бы тебя огорчал только Поль Дени!..

Они вернулись в библиотеку.

Бабушке привели показать внучек. Девочки смеялись и болтали, но при виде Орельена обе насупились.

— Скажите дяде «здравствуйте».

Лертилуа, не дожидаясь продолжения, распростился с хозяевами дома.

— Уже? — воскликнула Бланшетта, но тут же спохватилась, поймав настороженный взор свекрови.

— Я выйду с тобой, — произнес Эдмон. — Мне нужно заглянуть в контору.

Когда они спускались с лестницы, Эдмон вернулся к прерванному разговору, но уже совсем в ином тоне:

— Послушай, я не шучу, раз Береника тебе нравится, я готов, при случае… словом, можешь рассчитывать на меня как на сообщника…

Орельен, который шел впереди, обернулся:

— Нет, ты просто невозможен! Почему тебе в конце концов так не терпится толкнуть свою кузину в мои объятия?

— В сущности, я не так уж настаиваю на твоей кандидатуре, но раз она тебе нравится… Только не отпирайся и не дерзи, хорошо? Я ведь тебя знаю, старина. Ты еще в окопах такой был. Ну так вот, если тебе угодно знать, я очень люблю Беренику и терпеть не могу ее мужа… я тебе о нем расскажу… и считаю, что Береника имеет право на свой кусочек счастья… а с тобой это обходится без сердечных последствий…

Последние слова очень не понравились Орельену. Он замолчал и несколько мгновений не глядел на Эдмона.

— Это ты так думаешь.

— Ах, вот что! Обиделся? Я отлично знаю, как ты ведешь себя с женщинами… И, поверь, ценю тебя за это…

Снова воцарилось молчание; какие-то свои мысли бродили в голове Эдмона, и, очевидно прислушиваясь к ним, он сказал:

— Или же я тебя совсем не знаю.

Они задумчиво пожали друг другу руки и сели за руль: Эдмон — своего роскошного «виснера», Орельен — своей маленькой машины.

Мадемуазель Сюзанна перевела каретку пишущей машинки, подняла глаза к потолку и глубоко вздохнула. Ни разу ей не удалось обратить на себя внимание господина Арно. За барьером слышалась барабанная дробь остальных машинок. Господин Симоно в светло-сером костюме, с крупным бурбонским носом, с остроконечной бородкой, с брюшком и плешью, принес перепечатывать бумаги для господина Бодуэна. В зале сидели и ждали очереди человека три-четыре. При снежной погоде, когда на улице такая темень, приходится зажигать лампы чуть ли не с самого утра. К тому же улица Пилле-Виль ужасно узкая.

Адриен Арно спросил Симоно:

— А патрон здесь?

К машинистке он с таким вопросом не обратится. А Симоно не только секретарь хозяина, он больше чем секретарь — он доверенное лицо с правом подписи. Еще бы, проработал в фирме целых тридцать пять лет. Начал еще в «Недвижимости Марокко». Служил секретарем у старика Кенеля. Был, так сказать, передан по наследству. Симоно глядел на господина Арно с озабоченным видом, как и подобало при данных обстоятельствах. Если сказать «да», не зная, желает или нет мосье Барбентан принять посетителя, можно поплатиться местом, а ведь у него, у Симоно, три дочки и жена. Особенно дочки. Правда, мосье Арно не только свой человек в фирме, но и друг патрона.