Генрик Понтоппидан - Счастливчик Пер

— Где он?.. Говори!.. Я вижу, ты что-то скрываешь.

Дрожа от страха перед пасторским гневом, служанка во всём покаялась и поведала, что с той поры как Петеру-Андреасу отвели комнату в мезонине, она несколько раз слышала там шаги среди ночи; и вот теперь, найдя его комнату пустой, она учинила тщательное расследование и нашла: первое — приоткрытое окно в передней, второе — свежие следы под окном на снегу.

Мать пыталась подняться в постели, но с жалобным воплем упала на подушки и закрыла лицо рукой, будто у неё закружилась голова.

Пастор подошёл к жене и взял её за другую Руку.

— Спокойно, мать, спокойно, — сказал он, хотя у него самого дрожал голос.

— Боже, смилуйся над нами! — простонала она.

— Аминь, — твёрдо произнёс пастор, не выпуская её руки.

Тем временем Петер-Андреас вовсю веселился на горе севернее города, где компания бойких подростков лунными вечерами каталась на санках. Катались они по «королевскому шоссе» — широкой, пологой дороге, которая, описав большую дугу от вершины холма до подножья, спускалась прямо в город, так что, если как следует разогнать санки и не бояться ночных сторожей, можно было вихрем пролететь по крутой Нэррегаде, чуть не до самой площади перед ратушей.

А какой чудесный вид открывается во время спуска: засыпанный снегом городок, красноватые фонари на улицах, крыши отливают серебром в лунном свете; дальше виден замёрзший фьорд, обледенелые луга и, наконец, вся необъятная равнина — деревеньки, леса, поля, укрытые снегом. И надо всем этим великолепием — высокое белесое небо, где месяц и звёзды подмигивают из-за облаков, словно даже они — старые, почтенные светила — заразились ребячьим весельем.

— Эй! Берегись! — Под пронзительный свист и отрывистые выкрики мчатся подбитые железом санки по накатанной дороге, длинная палка с железным наконечником торчит сзади, словно руль, а санки подпрыгивают на бугорках и перелетают через все препятствия так же легко, как лодка взлетает на гребень волны. По обе стороны дороги кучками стоят молодые служанки, головы закутаны платками, а руки обмотаны передниками, словно муфтой. И если какому-нибудь гонщику не повезёт и он вывалится из саней да так и сядет посреди дороги, будто рыцарь, выбитый из седла, со всех сторон поднимается язвительный женский смех, и ему вторят презрительные выкрики тех, кто в это мгновение проезжает мимо.

Хуже всего приходится в таких случаях ученикам гимназии — «без пяти минут студентам», потому что они составляют здесь меньшинство. И Петер-Андреас не щадит тех, кто навлекает позор на головы товарищей.

Сам он уверенно правил санками. Они у него были новые, проворные, красного цвета и гордо именовались «Кровавый орёл»; не спросясь у родителей, он приобрёл их в долг у колёсного мастера и днём прятал в соседском дровяном сарае. Легко и почти бесшумно мчался он на добротных английских полозьях и то и дело выкрикивал: «Берегись! С дороги!» Его круглые щёки пылали, в глазах светилось торжество победителя и спортивный азарт. Порой он приподнимался с сидения, взмахивал своей палкой, словно рыцарь копьём, и кричал: «Э-ге-гей!» Ключом бьющая жажда жизни, молодая, честолюбивая удаль, которую приходилось скрывать и подавлять дома, в такие минуты обращалась в заносчивость, что делало Петера несколько смешным даже в глазах близких друзей.

Вдруг с подножья горы донёсся резкий, тревожный крик. И в мгновение ока все спортсмены рассыпались по обочинам дороги и залегли в снегу придорожных канав. Те, кто взбирался с санками наверх, сейчас притаились за кустами да за сугробами, одни лишь девушки не тронулись с места, они только захихикали, ещё теснее прижавшись друг к другу.

Внизу, на повороте к городу, возникла фигура ночного сторожа. В долгополом тулупе, со сверкающей бляхой на груди, высился он под лунным сиянием на углу тёмной улицы. Из-за крестьян, приезжавших в город на лошадях, санный спорт на просёлочных дорогах был строжайшим образом запрещён, поэтому мальчики выставляли у подножья холма караул, чтобы застраховать себя от неожиданного нападения. И вот грозный блюститель порядка стоял внизу и разглядывал внезапно опустевшую дорогу, а из придорожных канав раздавалось то приглушенное «ку-ку», то мяуканье, сопровождаемое фырканьем и смешками. Сторож угрожающе поднял палку, покачал головой и вернулся в город.

Не успел он уйти, как донёсся сигнал караульных, и спустя несколько минут веселье опять было в полном разгаре.

Один из учеников постарше заманил в свои сани молоденькую служанку, и от этого зрелища честолюбие Петера-Андреаса вспыхнуло ярким пламенем. На полном ходу он остановил свои сани перед стайкой хохочущих девушек и пригласил самую высокую из них составить ему компанию. Несколько помявшись для начала, девушка уселась верхом на сани, впереди него. Петер дерзко обхватил рукой свою добычу, и «Кровавый орёл» помчался вниз.

— Берегись! — орал Петер во всю мощь своих лёгких: надо же было известить весь мир об одержанной победе.

— Ты только посмотри на Петера-Андреаса!.. Ай да Пер! — кричали те, кто поднимался на гору. Сердце Пера ширилось от восторга — он уловил нотку восхищения в этих выкриках.

И сама девушка — черноглазая, чернокудрая побирушка — на ходу обернулась к нему и признательно улыбнулась большим красным полуоткрытым ртом, отчего щёки Петера вспыхнули пожаром. Былые мечты с новой силой захватили его — мечты о цыганской жизни и цыганском счастье среди бескрайних вольных степей, мечты о беззаботной бродячей жизни, о шатре или землянке вместо дома, о жизни свободной, как свободны звёзды да тучи в небе.

Санки остановились возле самого города, и девушка встала, чтобы вернуться к подругам. Но Петер силой удержал её — он не хотел её отпускать — и потащил сани в гору. Шаг за шагом поднимался он вверх, везя за собой свою тяжелую ношу. Он воображал себя воином, викингом, который с победой вернулся домой из дальних стран и привёз добычу — прекрасную пленницу, похищенную принцессу; он увезёт её в свой бревенчатый дом среди дремучего леса, и там она будет его покорной рабой… Подстёгиваемый своей фантазией, Пер так энергично карабкался по обледеневшему склону, что на лбу у него выступили капли пота.

Когда они достигли вершины и Петер начал усаживаться, чтобы опять съехать вниз, девушка вдруг спросила его:

— А правду говорят, будто ты пасторов сын?

Вопрос её вернул Петера к действительности, и он побледнел.

— Н-нет, — выдавил он, так стиснув зубы, что даже в ногах отдалось. И снова «Кровавый орёл» полетел вниз по холму и засвистели, запели полозья.

Поистине никогда до этой минуты он так отчётливо не сознавал, насколько чужды ему полутёмные, затхлые комнаты, где, сейчас отец и братья с сёстрами распевают псалмы, бормочут слова молитвы и не видят всего этого великолепия — словно подземные гномы, которых слепит сияние дня, пугает жизнь и её блага. Он далеко-далеко, за тысячи миль отсюда, в других краях, где дружат с солнцем, и с звёздами, и с плывущими по небу облаками.