Альберто Моравиа - Конформист

До свидания, Клеричи. Как вам, должно быть, уже сказал мой секретарь, миссия, которую вы взяли на себя, пользуется моей полной, безусловной поддержкой.

Марчелло поклонился, пожал толстую короткопалую руку и вышел вслед за секретарем. Они вернулись в кабинет секретаря. Тот положил на стол просмотренные министром бумаги и проводил Марчелло до двери.

— Итак, Клеричи, ни пуха ни пера, — сказал он, улыбнувшись, — и мои поздравления со свадьбой.

Марчелло поблагодарил его кивком головы, поклоном и невразумительной фразой. Секретарь, вновь улыбнувшись напоследок, пожал ему руку. И дверь закрылась.

Было уже поздно, и, едва выйдя из министерства, Марчелло прибавил шаг. На остановке он встал в очередь, оказавшись в толпе голодных, раздраженных людей, спешивших на обед, терпеливо дождался своей очереди и влез в переполненный автобус. Часть пути он проделал, вися снаружи на подножке, потом с большим трудом ему удалось протиснуться на площадку; так он и ехал, зажатый со всех сторон пассажирами, в то время как автобус, трясясь и грохоча, удалялся от центра к окраине, карабкаясь по крутым улицам. Неудобства, однако, не раздражали Марчелло, напротив, они казались ему полезными, ибо их разделяли с ним и другие люди: это, пусть и в небольшой степени, способствовало тому, что он был как все. Контакт с толпой, хотя и не совсем приятный, нравился ему, и он предпочитал его общению с индивидами. От толпы, думал он, поднимаясь на цыпочки, чтобы легче было дышать, исходило ободряющее чувство общности, проявлявшееся в разных формах — от давки в автобусе до патриотического энтузиазма на политических митингах. Отдельные же личности внушали ему только сомнения относительно себя самого и других, как сегодня утром во время визита в министерство.

Почему, например, после того, как он предложил объединить задание со свадебным путешествием, у него сразу возникло мучительное ощущение, что он либо совершил подхалимский поступок, о котором его никто не просил, либо повел себя как тупой фанатик? Да потому, что подобное предложение он сделал скептику, интригану, человеку продажному, этому подлому и гнусному секретарю. Именно он, одно его присутствие заставили Марчелло стыдиться поступка непосредственного и бескорыстного. И теперь, пока автобус катил от остановки к остановке, Марчелло подбадривал себя, говоря, что никогда не испытывал бы стыда, если б ему не пришлось иметь дело с человеком, для которого не существовали ни верность, ни преданность, ни самопожертвование, а только расчет, осторожность и выгода. Тогда как предложение Марчелло явилось вовсе не результатом холодной рефлексии, а родилось из неведомых глубин души, что, безусловно, свидетельствовало о его подлинной вовлеченности в нормальную общественную и политическую жизнь. Другой бы, тот же секретарь например, сделал бы подобное предложение после долгих и хитроумных размышлений, тогда как Марчелло действовал спонтанно. Мысль о том, что неприлично объединять свадебное путешествие с политическим заданием, он отбросил, не стоило тратить на нее время. Он был такой, какой есть, и все, что он ни делал, было правильно, если соответствовало его природе.

Погруженный в эти мысли, Марчелло вышел из автобуса и направился в квартал, где жили служащие, шагая по тротуару, обсаженному белыми и розовыми олеандрами. Многоэтажные дома, массивные и обшарпанные, распахивали на улицу ворота, за которыми виднелись просторные и мрачные дворы. С воротами чередовались скромные лавки, Марчелло их теперь хорошо знал: табачник, булочник, зеленщик, мясник, бакалейщик. Был полдень, и даже вокруг этих безымянных построек витала легкая мимолетная радость, связанная с перерывом в работе и семейным сбором. Марчелло отметил некоторые ее признаки: из приоткрытых окон кухонь, расположенных на первом этаже, доносились запахи еды; плохо одетые люди поспешно, почти бегом заскакивали в ворота домов; слышались звуки радио или граммофона. Шпалера вьющихся роз поприветствовала Марчелло, обдав его волной резкого пыльного благоухания из маленького садика. Он ускорил шаг и вместе с двумя служащими вошел в дом под номером девятнадцать, с удовольствием делая вид, что спешит, как и они, и направился к лестнице.

Он начал медленно подниматься по широким лестничным маршам, где убогая тень чередовалась с великолепным светом, лившимся через окошки на лестничных площадках. Но дойдя до второго этажа, вспомнил, что забыл купить цветы, которые непременно приносил всякий раз, когда бывал приглашен на обед к невесте. Довольный, что вспомнил об этом вовремя, он бегом спустился по лестнице, вышел на улицу и подошел к углу дома, где женщина, примостившись на скамеечке, продавала выставленные в банках цветы. Он торопливо выбрал полдюжины самых красивых роз темно-красного цвета с длинными прямыми стеблями, поднес их к лицу и, вдыхая аромат, снова вошел в дом и на сей раз поднялся на последний этаж. Здесь на лестничную площадку выходила только одна дверь. Он позвонил и подумал: "Будем надеяться, что мне откроет не ее мать". Будущая теща выказывала к нему столь страстную любовь, что приводила его в сильное замешательство. Через мгновение дверь открылась, и Марчелло с облегчением увидел во тьме прихожей маленькую служанку, почти девочку, выряженную в слишком большой для нее белый фартук; бледное личико ее было украшено двойным рядом черных кос. Она закрыла дверь, прежде с любопытством высунувшись на площадку, и Марчелло, глубоко вдохнув сильный запах, доносившийся из кухни, прошел в гостиную.

Окно в гостиной было прикрыто, чтобы сюда не проникали солнце и жара, но внутри все же было достаточно светло, чтобы разглядеть темную мебель под ренессанс, загромождавшую комнату. Тяжелая, мрачная мебель, покрытая густой резьбой, являла собой разительный контраст с кокетливыми и дешевыми безделушками, рассеянными по этажеркам и столу: обнаженная женщина, грациозно преклонившая колено на краю пепельницы, морячок из голубой майолики, играющий на фисгармонии, группа белых и черных собак, два-три светильника в форме бутонов или цветка. Много было металлических и фарфоровых бонбоньерок, в которых, как знал Марчелло, первоначально хранились свадебные конфеты подружек и родственниц невесты. На стенах, затянутых красной материей, подделкой под Дамаск, висели пейзажи и красочные натюрморты в черных рамках. Марчелло сидел на диване, покрытом летним чехлом, и оглядывался вокруг с удовлетворением. Он снова подумал, что это — обычная, скромная буржуазная квартира, точно такая же, как все остальные в этом доме и этом квартале, и самым приятным для него ощущением было то, что он имеет дело с чем-то совершенно обыкновенным, почти заурядным и, однако, таким успокаивающим. Он заметил, что испытывает почти удовольствие от того, что квартира так безобразна: сам он вырос в красивом доме, обставленном со вкусом, и понимал, что все, что его сейчас окружает, неисправимо уродливо. Но именно это ему и было нужно, именно такое безымянное уродство объединяло Марчелло с ему подобными. Он подумал, что из-за нехватки денег, по крайней мере в первые несколько лет после женитьбы, ему и Джулии придется жить в этом доме, и был почти готов благословить бедность. Он один, руководствуясь своим вкусом, никогда не сумел бы обставить дом так безобразно и заурядно. Стало быть, эта гостиная скоро станет его гостиной; спальня в стиле "либерти", где в течение тридцати лет спали его будущая теща и ее супруг, будет его спальней, а столовая красного дерева, где всю их жизнь Джулия и ее родители дважды в день принимали пищу, превратится в его столовую. Покойный отец Джулии был важным чиновником в одном министерстве, и этот дом, обустроенный согласно вкусам времен его юности, был своего рода храмом, торжественно возведенным в честь богинь-близнецов — респектабельности и нормальности. Скоро, подумал Марчелло с жадной, почти похотливой радостью и одновременно с грустью, он по праву приобщится к этой нормальности и респектабельности.