Марко Вовчок - Затейник

«Удивительно, как сумасшедшие складно говорят!» — удивлялся про себя дяденька Нектарий, слушая затейника.

В это самое время из столовой понесся аромат разных жарких. Затейник вдруг умолк.

— Что с тобой? — спросил дяденька Нектарий.

Затейник не ответил, что с ним, но мы за него скажем: он уже давно жил впроголодь, питаясь разными жалкими порциями попорченных городских продуктов, и запах обильной роскошной пищи подействовал на него каким-то опьяняющим образом.

Дяденька Нектарий частью угадал, в чем дело.

«Гнилая колбаса будет моею лучшею помощницей! — подумал он. — Она усмиряет самых ретивых!»

— В твоих словах много правды, — сказал дяденька Нектарий, — но есть и некоторые заблужденья. Позволь мне тебе откровенно сказать, что в некоторых случаях ты утопист… Да!. Но в человеке есть какое-то непонятное стремленье к мученичеству, и ты, быть может, победишь меня… Хотя я и буду сознавать, что стремлюсь по пути мечтателей, но путь этот так заманчив, что я не ручаюсь, что благоразумно отвернусь от него… Пересоздать мир! Сделать людей добрыми, любящимися братьями! Великая задача! Великая, но едва ли исполнимая! Как бы счастлив был тот, кто… Что с тобою? Ты все бледнеешь!

— Ничего, — отвечал бледный, как смерть, затейник.

— Мы должны чаще видеться, — продолжал дяденька Нектарий. — Когда мы ближе узнаем друг друга, когда теснее сойдемся, мы, быть может, заключим союз… Оставайся здесь. Я это устрою. Для того, чтобы помогать людям, надо иметь некоторый, так сказать, вес — положенье и деньги. То и другое у тебя будет, и мешать тебе никто не станет. Я сейчас пойду все это улажу.

И дяденька Нектарий с легким сердцем отправился в кабинет папаши.

— Ну что? — спросил папаша, который сидел с дяденькой Помпеем на диване в кабинете.

— Дело идет на лад, — отвечал дяденька Нектарий.

— Он раскаивается?

— То есть, он этого, разумеется, не говорит, но я полагаю…

— Надо, чтобы он это сказал! — решил непреклонный дяденька Помпей.

— Дело не в словах, — ответил дяденька Нектарий.

— Ты уверен, что он раскаивается? — спросил папаша.

— Трудно не раскаяться, — ответил дяденька Нектарий, — когда нераскаяние ведет из уютного тепла и света в вонючую конуру, от лакомого стола к каким-нибудь скверным объедкам…

— Однако нельзя же оставлять его в заблуждении, что он снисходит к нам! Надо, чтобы он почувствовал… — настаивал дяденька Помпей.

— Это все потом, после…

— Ты уверен? — повторил папаша.

— Уверен!

Дяденька Нектарий был человек умный и бывалый. Он видел вещи в настоящем их свете и мог многое весьма ясно и верно себе представить.

Но и сам дяденька Нектарий, и никто другой, не испытавший, что это за искус вонючая конура, холод и голод, не мог вполне определять объема испытания, предстоящего затейнику.

Бедный затейник сидел на мягком кресле у камина. Благодетельная теплота, какой он давно не испытывал, распространялась по его членам и как-то обессиливала его. Приятен был мягкий свет, разливавшийся по голубой гостиной, для глаз, которые подолгу оставались в темноте или работали при испорченной керосиновой лампочке. Голова кружилась от запаха яств.

Глаза его были закрыты, но они видели убогий, сырой угол, куда будет провожать этот пронзительный ветер и ледяной дождь, свирепствовавшие на дворе, видели жесткое грязное ложе, на которое с правой стороны всегда капала крупная капля воды, медленно сбиравшаяся на потолке в углу…

Сколько раз, когда и некуда было выйти, и нечем осветить, утомленный думами, он лежал и считал паденье этой капли!

— Он спит! — прошептали около него.

— Спит?

Кто-то произнес: «Тшш!» — И все умолкло.

Он сделал над собою усилие, открыл глаза и встал.

Вся семья стояла около него. Отец протянул ему сверток бумаг и бумажник, где, казалось, было достаточно денег.

— Можешь распоряжаться, как хочешь, — сказал отец.

— И да наставит тебя бог на все доброе! — закруглила мамаша.

— Да, да, — сказал дедушка, которого давно уже подмывало вступить, как он выражался, в свои права, то есть фигурировать так или иначе в судьбах внука. — Я тебе тоже дарю маленькую суммочку… Хе-хе-хе!. Ежемесячно будешь получать… Ты у меня молодец! Так свет-то нам исправишь, а? Добро любить всех заставишь, а? Ах, ты, добролюб!. Хе-хе-хе! Затейник!

Затейник тоже усмехнулся. Все ожидали, что он что-нибудь скажет особенное, трогательное, все приготовились…

Но он ничего не сказал.

Он подошел к столу, положил на стол набитый деньгами бумажник и вышел из комнаты.

Когда опомнились от изумленья и кинулись за ним, его уже не нашли: темная улица, поливаемая ледяным дождем, скрыла его.

Прошло еще много лет…

Было тихое, теплое, пасмурное весеннее утро. Между белыми облачками кое-где сияла нежная, ясная лазурь неба; окраины темной надвигавшейся тучки по временам вдруг словно вспыхивали, и из-за них блестели золотые иглы солнечных лучей.

Из грязных ворот огромного грязного дома выехала телега, на которой стоял плохо сколоченный дощатый гроб, повернула налево и направилась по людным улицам к кладбищу.

За гробом шли только двое: молодая девушка и юноша, очевидно, брат и сестра.

— Уж увезли? — крикнул быстроглазый румяный торговец, выглядывая из своей лавочки.

— Увезли, увезли, Иларион Микитич, — умильно отвечала жирная старушка, взбираясь по ступенькам лавочного крылечка. — А я к вам за кофейком… Уж вы, Иларион Микитич, побалуйте меня, дайте хорошенького по той же цене… Ведь столько лет знакомы!.

— Ладно, ладно… Кто ж его провожал?

— Молодь какая-то. Оборвыши тоже…

— Уж очень горд был и затейлив, — продолжал Иларион Микитич, насыпая в бумажку кофе.

— Ох, уж и не говорите! — воскликнула жирная старушка, следя жадными глазами за насыпаемым кофе. — Подкиньте еще, Иларион Микитич, хоть капелечку…

— Ну, вот вам…

— Неуважителен он был, Иларион Микитич… и затейлив…

— Ну, и что же-с? И смирно теперь лежит-с! — сказал Иларион Микитич с самодовольным смехом. — У нас затейливые ребята недолговечны-с!.

1859