Август Мейхью - Блумсберийская красавица

Изъ всѣхъ даровыхъ зрѣлищъ, которыми джентльменъ, располагающій малою толикою свободнаго времени, можетъ пользоваться въ Лондонѣ, самое, по моему, жестокое зрѣлище представляетъ дюжій, жирноволосый, обрызганный кровью мясникъ, влачащій за ногу обезумѣвшую отъ ужаса овцу и вталкивающій ее въ бойню, увѣшенную свѣжеободранными овечьими трупами.

Упавшая среди улицы лошадь производить тягостное впечатлѣніе; точно также и загнанная собака, точно также и пьяная, едва держащаяся на ногахъ женщина, несущая ребенка головою внизъ; но ничто не поражаетъ меня такъ болѣзненно, какъ видъ угнетенной овцы. Я, разумѣется, имѣю пристрастіе къ нѣжной, хорошо-приготовленной баранинѣ — зубы у меня великолѣпнѣйшіе работники по этой части и желудокъ мой въ отличнѣйшемъ порядкѣ; но если я увижу, какъ бѣдная овечка дергаетъ ногами, отстаивая драгоцѣнную жизнь, и представлю себя, что черезъ нѣсколько часовъ она будетъ висѣть въ мясной лавкѣ — меня искушаетъ желаніе взять баранью сторону въ борьбѣ, разогнать лѣнивыхъ мальчишекъ, которыя безчувственно глазѣютъ и смѣются, и, схвативъ мясника, за его собственную ногу, заставить его немножко подрягать.

И еще другое любопытное дѣйствіе производитъ на меня видъ бѣднаго и кроткаго животнаго, а именно напоминаетъ мнѣ очень дорогаго пріятеля, Адолфуса Икль. Это былъ величайшій изъ мучениковъ, которымъ только когда-либо я имѣлъ честь быть представленнымъ; это была сама улыбающаяся невинность! и его какъ овечку роковая судьба оторвала отъ родимаго пастбища живаго предала на съѣденіе!

У меня были, леди и джентльмены, свои тяжкія испытанія въ жизни и смягчили меня, какъ смягчаетъ толчея пеньку, и развили во мнѣ искреннее сочувствіе къ злополучіямъ ближняго. Теперь сердце мое способно чутко отзываться на чужое горе. Если человѣкъ, мучимый такимъ голодомъ, что можетъ проглотить полбыка какъ пилюльку, бывалъ вынужденъ ограничивать свой обѣдъ чашкою кофе, то подобное испытаніе нѣсколько научаетъ его быть человѣколюбивымъ въ отношеніи жалкаго горемыки, признающагося, что онъ двое сутокъ не пробовалъ никакой пищи. Когда около меня шелестятъ лохмотья и заплаты, бормоча о пенсахъ, необходимыхъ для пріобрѣтенія ночнаго пріюта, я живо вспоминаю ту ночь, когда я былъ выброшенъ за дверь и долженъ былъ протрястись до разсвѣта на скамейкѣ въ паркѣ, въ одномъ фракѣ и въ рубашкѣ съ вышитой грудью. Для внушенія намъ человѣколюбивыхъ чувствъ ничего нѣтъ лучше, какъ малая толика познаннаго страданія. Я знаю одного джентльмена, который чрезвычайно легко подаетъ милостыню рябымъ нищимъ, потому что самъ разъ чуть не умеръ отъ оспы.

Но, Господи владыко! что значатъ мои мизерныя злополучія по доводу истощенныхъ финансовъ и утраченнаго кредита? что значатъ тѣ долгіе дни, когда нечѣмъ было мнѣ существовать, некого любить и не съ кѣмъ жить? Зубъ, который такъ мучительно болѣлъ во время оно, давно выдернутъ, боль забыта и я снова могу щелкать орѣхи съ любымъ веселымъ молодцомъ на ярмаркѣ.

Мой коробъ бѣдствій и кручины навалился на меня не вдругъ, не съ разу, а малыми частицами и постепенно. Первая моя бѣда была самая легкая, изъ всѣхъ меня постигшихъ. Но вообразите вы, коли можете, каково должно быть положеніе несчастнаго смертнаго, на котораго внезапно обрушилось ужасное, непоправимое несчастіе, который проживъ восхитительно-безмятежныхъ, блаженныхъ двадцать-пять лѣтъ, вдругъ приходитъ къ заключенію, что лучше бы ему не родиться на свѣтъ; на чью горемычную беззащитную голову, безчувственныя оскорбленія и жестокосердныя преслѣдованія вдругъ сыпнули сокрушающимъ градомъ и совершенно ошеломили, придавили и разбили его?

Такова была участь моего уважаемаго пріятеля, Адольфуса Икля. Онъ тоже попался въ руки мясникамъ, которыя быстро увлекли его въ мясной рядъ!

Добродушный, кроткій человѣкъ, съ нѣжными, голубыми глазами и слабыми ладыжками, но съ такимъ сердцемъ!

Скверная вещь быть всегда счастливымъ. Это заставляетъ человѣка жирѣть, дѣлаетъ его лѣнивымъ, разслабляетъ мозгъ. Кручина — великолѣпнѣйшее, капитальное средство для отрезвѣнія всего существа и для возбужденія дѣятельности и бодрости.

Бѣда, къ сожалѣнію, не возвѣщаетъ, какъ локомотивъ, своего приближенія свисткомъ и некогда соскочить съ рельсовъ, чтобъ вслѣдъ затѣмъ уснуть гдѣ нибудь въ сторонѣ, на розовыхъ листьяхъ. Угрюмая вѣдьма крадется по слѣдамъ и бросается на насъ въ ту минуту, когда мы безпечно идемъ, напѣвая пѣсенку; она точно полисменъ въ партикулярномъ платьѣ, съ невиннымъ зонтикомъ въ рукахъ, но съ властительнымъ жезломъ и желѣзными браслетами и карманѣ.

Укрѣпите себя рядомъ тихихъ постоянныхъ бѣдствій; выдресируйте себя такъ, чтобы когда начнется главная потасовка, вы могли принять оглушающіе подзатыльники съ любезною улыбкою и бодрымъ видомъ. Человѣку, который вопилъ отъ мучительной подагры, стоналъ отъ ревматической боли, покажется пріятнымъ измѣненіемъ страданія. Злополучный Адольфусъ Икль! Великое, сокрушительное бѣдствіе постигло васъ въ ту самую минуту, какъ вы разсчитывали быть счастливѣйшимъ существомъ на землѣ. Злополучный молодой человѣкъ!

Я въ первый разъ былъ представленъ Адольфусу, спустя двѣнадцать часовъ послѣ его появленія на свѣтъ. Онъ лежалъ обернутый въ теплую фланель и самъ теплый, какъ только что испеченная лѣпешка, и когда сидѣлка сказала мнѣ, что я могу, если желаю, до него дотронуться, я копнулъ его какъ слѣпаго котенка и проговорилъ: бѣдненькій! Невинныя времена, мой другъ, благословенныя времена и чуждыя всякаго коварства и плутовства!

Наши родители были сосѣдями; ихъ поля соприкасались. Мой папаша каждое утро гулялъ по своему владѣнію въ четыреста акровъ, и на извѣстной границѣ, у изгороди встрѣчался съ папашей Адольфуса, который гулялъ по своему владѣнію въ четыреста акровъ. Они жали другъ другу руки черезъ изгородь, освѣдомлялись другъ у друга о здоровьѣ женъ, и затѣмъ съ облегченнымъ сердцемъ шли по домамъ завтракать. Мамаша Адольфуса и моя мамаша посылали другъ другу въ презентъ молодыя овощи, свѣжія яйца и модныя выкройки. Такимъ образомъ, съ самой ранней юности я и мученикъ Адольфусъ были товарищами.

Между нами существовала та разница, что Адольфусъ былъ единственнымъ дѣтищемъ, а меня судьба надѣлила пятью братьями. Если Адольфусу не давали желе, то ему стоило только захотѣть, и желе являлось, а если я осмѣливался скорчить плаксивую мину, мои чувства усмиряли розгою. Всѣ игрушки, въ которыя мы играли, были собственностью Адольфуса (исключая дряннаго лопнувшаго мячика, на который онъ никогда и не глянулъ), и какъ скоро ему прискучили игрушечныя лошадки, родители пріобрѣли для него настоящаго живаго пони. Адольфусъ былъ счастливѣйшій малый, но онъ этого не понималъ и слѣдственно не могъ цѣнить.