Чарльз Диккенс - Жизнь и приключения Мартина Чезлвита

Все стояли молча, глядя друг на друга и прислушиваясь к уходящему вдаль шуму.

Мартин заговорил первым.

— Что это за ужасная история? — спросил он.

— Спросите его, — сказал Неджет. — Вы его друг, сэр. Он может нам сказать, если захочет. Он знает больше меня, хотя и я знаю многое.

— Откуда же вы столько узнали?

— Недаром же я следил за ним так долго, — возразил Неджет. — Я никогда ни за одним человеком не следил так внимательно, как за ним.

Еще одно из призрачных воплощений грозной правды! Еще один из многих образов, в которых она являлась ему, возникая из пустоты. Этот человек, последний, кого он мог заподозрить, шпионил за ним; этот человек, сбросив с себя личину притворной застенчивости, ограниченности и слепоты, обернулся зорким врагом! Мертвец, восставший из гроба, поразил бы и ужаснул бы его менее!

Игра была окончена; погоня завершилась; веревка на его шею была уже готова. Если бы каким-либо чудом ему удалось вывернуться, то, куда бы он ни обратился, в какую бы сторону ни побежал, везде перед ним возникнет новый мститель и преградит ему дорогу — младенец, возмужавший в один миг, или мгновенно помолодевший старец или слепец, который прозрел, или глухой, к которому вернулся слух. Выхода не было. Он бессильной грудой сполз по стене на пол и с этой минуты уже ни на что не надеялся.

— Я не друг ему, хотя на мою долю выпал позор быть его родственником, — сказал мистер Чезлвит. — Расскажите, где вы за ним следили и что вы видели?

— Я следил за ним повсюду, — отвечал Неджет, — ночью и днем. Я следил за ним до последнего времени, не зная ни сна, ни отдыха, — его осунувшееся лицо и налитые кровью глаза подтверждали это. — Я и не подозревал, к чему это приведет, так же не подозревал, как и он, когда он выскользнул отсюда ночью, в том платье, которое потом, связав в узелок, бросил в воду с Лондонского моста!

Джонас корчился, лежа на полу, как человек под пыткой. Он испустил сдавленный стон, словно его ранило острым лезвием, и так рванул железные кандалы на своих руках, словно готов был разорвать себя самого, будь его руки свободны.

— Тише, родственник! — сказал старший из полицейских. — Не буяньте.

— Кого это вы зовете родственником? — сурово спросил старый Мартин.

— Вас, между прочим, — ответил тот.

Мартин испытующе посмотрел на него. Тот лениво сидел верхом на стуле, облокотясь на спинку, и грыз орехи, бросая скорлупу за окно, чем и продолжал заниматься во все время разговора.

— Да, — сказал он, угрюмо кивнув, — вы вольны до самой своей смерти отрекаться от племянников, но Чиви Слайм есть Чиви Слайм, где бы он ни находился. А не кажется ли вам, однако, что для вашей родни зазорно служить в полиции? Меня можно выкупить.

— Везде эгоизм! — воскликнул Мартин. — Эгоизм, Эгоизм! Каждый из них думает только о себе!

— А вы бы избавили их от этого труда и подумали бы о других, а не только о себе, — возразил его племянник. — Посмотрите на меня! Неужели вы можете видеть человека, принадлежащего к вашей семье, человека, у которого в мизинце больше таланта, чем у других в голове, одетым в полицейскую форму? Неужели вы можете видеть его и не устыдиться? Я взялся за это ремесло нарочно, для того чтобы пристыдить вас. Хотя я не думал, что мне придется производить аресты в кругу нашей семьи.

— Если ваше беспутство и беспутство ваших близких друзей довело вас до этого занятия, — ответил старик, — я еще не вижу тут большой беды. Вы честно зарабатываете свой хлеб, и этого уже достаточно.

— Не придирайтесь к моим друзьям, — возразил Слайм, — они были когда-то и вашими друзьями. Не говорите мне, что вы не нанимали моего друга Тигга, вам меня не провести. Мы с ним из-за этого поссорились.

— Я нанимал его, — возразил мистер Чезлвит, — и я платил ему.

— Хорошо, что вы это сделали вовремя, — сказал его племянник, — а не то было бы слишком поздно. Сам он сполна рассчитался за все, хотя и не по своей воле.

Старик взглянул на него, словно любопытствуя, что это значит, но не пожелал продолжать разговор.

— Я так и думал, что встречусь с ним, дело мое такое, — сказал Слайм, доставая из кармана новую горсть орехов, — но только я полагал, что его поймают на каком-нибудь мошенничестве. Мне и в голову не приходило, что я получу приказ задержать его убийцу.

— Его убийцу! — воскликнул мистер Чезлвит, переводя глаза с одного из присутствующих на другого.

— Его убийцу — или убийцу мистера Монтегю, — сказал Неджет. — Это, как говорят, один и тот же человек. Я обвиняю этого человека в убийстве мистера Монтегю, труп которого нашли вчера вечером в лесу. Вы спросите меня, почему я обвиняю его, как уже спрашивали, почему я столько знаю? Извольте, я вам скажу. Все равно, это не может долго оставаться тайной.

Господствующая страсть этого человека сказалась даже и тут, в тоне сожаления, которым он говорил об огласке, угрожающей его тайне.

— Я сказал вам, что следил за ним, — продолжал он. — Мне это было поручено мистером Монтегю, у которого я некоторое время находился на службе. У нас были свои подозрения на его счет, и вы знаете, в чем они заключались: вы говорили об этом, пока мы ждали за дверью. Если хотите, я скажу вам, теперь это дело прошлое, с чего начались наши подозрения (кстати, повод к ним дал он сам — неосторожным намеком): с тяжбы между ним и другой конторой, где была застрахована жизнь его отца и где это дело вызвало такие сомнения и подозрения, что он пошел с ними на мировую и взял половину денег, да и тому был рад. Мало-помалу я раскопал новые улики против него, много улик. Потребовалось терпение, но такова уж моя профессия. Я разыскал сиделку — она тут и подтвердит мои слова, — я разыскал доктора, я разыскал гробовщика, я разыскал его помощника. Я узнал, как вел себя на похоронах вот этот старичок, мистер Чаффи; узнал, о чем говорил в бреду вот этот человек, — он дотронулся до руки Льюсома. — Я узнал, как мистер Джонас вел себя перед смертью отца и после смерти, записал все это и тщательно сопоставил, — словом, я собрал довольно доказательств, чтобы мистер Монтегю мог обвинить его в преступлении, которое он будто бы совершил (как он и сам думал до сегодняшнего вечера). Я был при том, как ему предъявили обвинение. Вы видите его теперь. Он только стал еще хуже, чем был тогда.

О, жалкий, жалкий глупец! О, невыносимая, мучительная пытка! Увидеть наяву и во плоти — и главным участником всего — мозг и правую руку той тайны, которую он стремился задушить! Ведь в них, хотя бы он силой волшебства замуровал убитого в скалу, она продолжала бы жить и разгласилась бы по всему свету! Он пытался заткнуть себе уши скованными руками, чтобы не слышать ничего больше.

Он сидел, скорчившись на полу; все отшатнулись от него, словно от зачумленного. Один за другим отступили они из того угла комнаты, оставив его одного. Даже те, у кого он был под стражей, избегали его и держались поодаль (кроме Слайма, который по-прежнему грыз орехи).