Иво Андрич - Собрание сочинений. Т.2. Повести, рассказы, эссе. Барышня.

Различие между двумя этими мирами и природа их взаимоотношений — предмет постоянных размышлений Зайца. Только с капитаном Микой он мог поделиться некоторыми своими мыслями. Правда, Мика чаще всего отделывался каким-нибудь туманным афоризмом или шутливой поговоркой, но все же поощрял Зайца к дальнейшим рассуждениям и внимательно слушал его, в рассеянной задумчивости уставившись на тихую воду, так что, глядя на них со стороны — застывших сосредоточенно над удочками, никто бы никогда не подумал, о чем идет разговор и что волнует их в эту минуту.

Заяц познакомился не только с береговым людом, но и с рыболовами-любителями — добродушной, ворчливой или застенчивой публикой, часами сидевшей с удочками в руках. Вместе с одеждой они сбрасывали с себя бремя городских условностей и, устроившись где-нибудь на плоту, блуждали рассеянным взглядом по поверхности реки или всматривались в прозрачную глубь воды, думая о чем-то своем.

Заяц любил следить за пестрыми, горластыми стаями купальщиков, спортсменов или просто бездельников, покорных новому веянию изменчивой моды; они стекались на Саву, разбредаясь по всем ее уголкам в поисках отдыха, развлечений и новых удовольствий. Много лет подряд, день за днем, Заяц провел, наблюдая за ними.

Обычно он уходил подальше от шума к небольшому причалу, принадлежавшему белградской транспортной фирме и пустующему в те дни, когда не производилась разгрузка.

Причал мерно покачивался на металлических бочках, под ним тихо хлюпала вода. Порой Зайцу начинало казаться, будто он плывет по реке и все вокруг плывет вместе с ним: и причал, на котором он сидит, и остров, похожий на огромную зеленую баржу, и город наверху, напоминающий сказочный корабль с форштевнем Калемегдана [6]. Взгляд Зайца, не задерживаясь на поплавке, легко скользит по серо-голубой поверхности воды, подернутой рябью и напоминающей под нестерпимым солнечным светом расплавленную сталь; по ее шелковисто-мягкой глади легко и бесшумно скользят рыбацкие баркасы, шлюпки, байдарки, яхты и маленькие ялики. Если сощурить ресницы, они составляют причудливую мозаику и грозят столкнуться друг с другом, но между тем благополучно расходятся и продолжают свой путь. Да и вся эта жизнь на реке и под солнцем кажется такой беспечной и легкой!

Вот в просмоленном, неуклюжем черном баркасе показался одноглазый рыбак Света по прозванию Чубук. Заяц хороню его знает. Он с того берега, но не проходит дня, чтобы он здесь не появился, так что все давно к нему привыкли и считают своим. Сидя на корме, он гребет и управляет единственным веслом, куцым и обгоревшим, как поварешка, употребляемая при варке повидла. В ногах у Чубука лежит мотор, из тех дешевых, подвесных, что устанавливают на корме. Ржавый гребной винт торчит вверх. Видно, Чубук откопал его в каком-нибудь бараке или на складе и везет механику на Чукарицу, чтобы сбыть ему по дешевке, а тот обработает его так, что он будет как новенький, и ненароком зачистит напильником номерной штамп и фабричную марку, а после продаст какому-нибудь любителю водного спорта и ненавистнику гребли. На этой обетованной земле сотен полуобнаженных купальщиков Чубук всегда появляется одетым: толстая войлочная шляпа, под пиджаком жилет, застегнутый на все пуговицы, суконные брюки и опорки па босу ногу. В таком виде ходит он и на рождество, вечно прокопченный и черный. «Ты, Чубук, словно сквозь дымоход пролез!» — подденет его, бывало, какой-нибудь насмешник, но он знай моргает своим единственным глазом, трет подбородок черной заскорузлой рукой, продолжая думать о своих заботах. А заботы его — чаще всего воровство или какая-нибудь сомнительная перепродажа, ибо, по словам Станко, дающего характеристики всему, что плавает на веслах или своим ходом ходит вдоль по Саве и около нее, и при этом как правило, безошибочно точные. Чубук все к рукам приберет, «что только к небу не приковано». Однажды, гонясь за ним, ему и выбили правый глаз. Отсюда и намек Станкова работника Йована по прозвищу Франт: всякий раз, заставая Чубука в сумерках у кабины, он говорит:

«Смотри, Чубук, поосторожней, ведь запасной пары глаз у тебя нет!» Безобразный, черный, словно водяной жук, и он тянется за своей добычей. Несчастное создание! Чубук вызывает подозрения, даже когда и не замышляет ничего плохого и, может быть, наоборот, имеет самые добрые намерения.

Чубук проплыл на своем баркасе, оставив за собой белую струйку дыма от короткой прокопченной трубки — ее Чубук никогда не выпускал изо рта, ни разожженной, ни потушенной. Так курят люди с нечистой совестью, имеющие сложные отношения с миром. («Если бы Чубук не держался зубами за трубку, он давно бы в Саву свалился», — говорил Станко.)

Вот в прищуре ресниц Заяц увидел светлый ялик. На веслах сидел мужчина в соломенной шляпе, руки и плечи у него до красноты обгорели на солнце, на корме — красивая женщина в синем купальном костюме выставила напоказ стройные, словно точеные ноги. Она раскрыла зонтик от солнца: должно быть, русская эмигрантка. Есть что-то печальное в том, как этот уже не молодой человек, с усилием налегая на несла, везет по реке свой груз. Но эта грустная мысль, промелькнув в мозгу, тает, как тень облака, как дым от трубки Чубука.

Затем вид заслоняет маленький закоптелый буксир с надписью на борту: «Краина», из его трубы вырывается столб черного дыма, отбрасывая грязную тень на светлую поверхность реки. Неказистый с виду, но сильный пароходик тащит за собой две большие груженые баржи. На палубе второй баржи прилепился деревянный белый домик с цветочными горшками в окнах. Из домика выходит молодая босоногая женщина с большим чугуном в руках и сильным движением выплескивает воду в Саву. Под ногами у нее вертится и прыгает белая собачонка.

Провожая глазами этот плавучий дом, где рождаются и умирают целые поколения. Заяц думает о том, как мало, в сущности, знают люди друг друга.

Несколько мгновений не видно ничего, только взволнованная баржами поверхность воды, переливаясь, слепит глаза.

Еще не успокоилась вода, как вынырнула спортивная восьмерка из легкого японского дерева, плоская и узкая, едва различимая под гребцами в белых майках с гербами на груди. Восемь гребцов равномерно вскидывают длинные весла, и лодка быстро несется по воде. На корме сидит тренер. Он держит руль обеими руками и через рупор, висящий у него на груди, подает отрывистую, резкую команду: «Раз-два, раз-два!» Спортсмены тренируются перед соревнованием, думает Заяц. (И сейчас же в мозгу мелькает мрачное воспоминание о Тигре, о доме, о Маргите.) Заяц не любит спортсменов, не любит потому, что не знает их, а вернее, знает только по Тигру и его компании.

«От спорта черствеет сердце и притупляется разум, — думает Заяц, — а вместо мужества и стойкости развивается жестокость и наглость, к этому прибавляются еще интриги и спекуляции. А зачем все это нам, когда у нас и без того хватает и бесцеремонности и жадности к деньгам». Так размышляет Заяц, между тем быстроходная восьмерка уже скрылась из виду.