Иво Андрич - Собрание сочинений. Т.2. Повести, рассказы, эссе. Барышня.

Партизан, простой, не очень образованный человек, рассказывает, что за три года, которые он провел на войне, ничто не произвело на него такого впечатления, как разоренный и опустошенный городок Купрес.

— Все сожжено. Целого дома нет, и ни одной живой души. Даже кошки. А на каждой улице журчат нетронутые многочисленные чесмы. В полной тишине, особенно ночью, их журчанье точно далекий гром. Жутко.

На исходе солнечного прекрасного дня откуда-то доносится песня. Синяя поверхность спокойного моря быстро принимает цвет вечера, а на горизонте стремительно удаляется большой белый корабль и становится все более похожим на облачко тумана, на прядь дыма без признаков огня.

Белый корабль молниеносно исчезает. Еще мгновение — и он превратится лишь в мысль о нем, в воспоминание, в догадку.

Взобравшись на скалу, видишь перед собой полукруг широкого морского залива и во всю длину его резкую черту моря, точно туго натянутый шнур сапфирного цвета, на котором фантазия начинает свой невидимый и беззвучный танец. Залитый светом чудесный простор составлен из неоглядной пучины и чистого неба, и на нем ни облачка, ни всплеска, ни корабля на горизонте. Светлая пустыня, чреватая всевозможными переменами пустота. Глядишь на нее — а перед тобой возникают неожиданные и невероятные видения, которые видишь только ты и над которыми преходящее не имеет власти, ибо они зарождаются и умирают в одно и то же мгновение, между их появлением и исчезновением нет ни малейшего разрыва, время не в силах пустить в ход свой разрушающий микроб. Они возникают и исчезают в течение одной и той же вспышки: они не длятся, и они вечны, поскольку вечно сменяются и, значит, не подлежат действию закона всеобщего умирания.

Эти видения возникают в определенный миг, при определенных условиях, как только искра человеческого взгляда вспыхнет, соприкоснувшись с вселенским пламенем кругозора, который земля и море открывают перед нами. В них все из огня, различного по своим источникам и своей природе, способного на тысячи перемен и преображений. Их нельзя запомнить в отдельности, поскольку каждое переходит в то, которое следует за ним, так что в конечном счете всю свою силу и смысл они воплотят в последнем, а оно будет жить и тогда, когда потухнет наш взор и угаснет в нем искра.

С наступлением тьмы в меня вкралась мысль о близости какой-то беды и несчастья. Мысль эта потонула во сне, победившем меня на всю ночь, но не исчезла в нем. На рассвете нового дня с первым предрассветным лучом я увидел воплощение этой мысли: на краю моего горизонта, гадко опершись на локоть, точно жаждущий крови пьяница, поджидал меня мрачный лик войны. Слепой, бесчеловечной, разрушительной и смертоносной бойни. Я сразу его узнал, ибо помню его и знаю, думается мне, испокон веков, с тех пор, как знаю и помню себя.

Жизнь у меня сложилась так, что с годами в частых путешествиях я сумел увидеть многие края и очень рано начал читать лицо земли и следы человеческих дел на нем. За это я должен быть благодарен счастливому и несчастному стечению обстоятельств, но в то же время и своему любопытству, и готовности к немалым жертвам, и отказу себе во многом, чего я, однако, почти не замечал, радуясь возможности удовлетворить свое любопытство. Во всяком случае, я тоже могу причислить себя к тем, кто повидал немало стран и городов. Но при этом я не столько думаю о числе континентов и государств, которые я успел и смог посетить, сколько о постоянном и живом внимании, с которым я всегда наблюдал за тем, что меня окружало. Каждый уголок земли я наблюдал самозабвенно и влюбленно точно он был всем миром и тем единственным, что мне дано увидеть, не думая о том, откуда я приехал и куда поеду, забывая о том, кто я, стремясь одним взглядом охватить как можно больше и отдавая себя этому месту без пощады и колебаний. Это было мне тем легче, что подавляющую часть своих путешествий я совершал без спутников, без предрассудков (кроме тех, что неискоренимо сидят в человеке и над которыми он не властен), без тяжелого багажа и практических целей.

Я думаю что путешествия и утомляли меня из-за того напряжения, с каким я внимал окружающему, того вечного желания раствориться в нем, слиться с ним. Никогда я не говорил какому-нибудь краю «нет!», не отворачивался от него не убегал от него мыслью, каким бы обессиленным, усталым от дороги и от впечатлений я ни был. На каждый уголок земли, известный и знаменитый, равно как и неприглядный и безымянный, я смотрел новым взглядом и полный внимания, с желанием, чтобы именно он, и только он. оставался у меня в душе, искренне убежденный что не позабуду его и не позволю вытеснить его другим. А чуть погодя в том же путешествии, его заслоняли новые пределы которые в свою очередь исчезали, уступая место другим, самым последним. И так все время. Однако я не быт неверным, как это могло бы показаться, ибо где-то в глубине моего взора, которым я смотрел на данный край, всегда сохранялись те края, которые я видел прежде и которые этот последний оттеснил.

Таким образом, со временем мое сознание превращалось в волшебную камеру, которая, освещая в каждый данный миг один определенный предел, хранила в себе сотни тысяч ранее увиденных, спрятанных, но не похороненных во мне. А непостижимо сложный и тонкий механизм сознания, который питают ненасытные глаза, устроен так что картины и впечатления укладываются в нем без путаницы и неразберихи, автоматически безошибочно. Насколько наша обычная память коротка и неглубока и легко теряет по пути все, что в нее попадает, настолько память зрения бесконечно глубока, долговечна и каким-то таинственным и странным образом сильна и богата. Она не перегружена увиденными предметами, которые очень скоро смешались бы и выцвели, но обогащена их смыслом, их ирреально тончайшей сутью, лишенной объема и веса. Поэтому восприимчивость памяти бесконечна, возможности неограничены. Она может все принять и все удержать, оставаясь при этом всегда крылатой, легкой и девственно свежей. Вот что позволяет нам видеть каждый новый край сквозь все увиденные ранее и что не дает нам обеднеть, пока мы с ясным сознанием ходим по земле и смотрим на нее.

Я испытываю неодолимую потребность срочно, точно стою перед уходом или неожиданным концом, высказать хотя бы часть того, что сейчас наполняет меня и заставляет говорить.

Я думаю обо всем, что зарождается и живет в этом небольшом космическом пространстве под властью Солнца в постоянных сменах дня и ночи и времен года. Так что же я хотел бы сказать, коротко и задыхаясь, все равно кому — пусть даже сырой земле или высокому небу, которые ни услыхать, ни понять меня не могут? Всего несколько слов, но таких, которые сохранили бы и передали дальше мою неуверенную, но живую мысль и толику того человеческого тепла, которое с большим трудом я пронес через свою жизнь. Сказать без предисловий и разъяснений, без выводов и цели. Без надежды.