Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль

Она взяла старинную Библию XV века, лежавшую подле нее, и показала наивную гравюру на дереве.

— Смотри, ну точь-в-точь…

Он тихо засмеялся в ответ на это спокойное, необычайное утверждение.

— Ты смеешься, останавливаешься на деталях рисунка. А надо проникнуть в его дух… Вот, взгляни на другие гравюры, и в них говорится о том же! Я нарисую Авраама и Агарь, Руфь и Вооза, нарисую всех — пророков, пастырей и царей, которым смиренные девушки, родственницы и служанки, отдавали свою молодость. Все они прекрасны и счастливы, сам видишь.

Они перестали смеяться, склонившись над старинной Библией, страницы которой она переворачивала своими тонкими пальцами. А он стоял позади, и его седая борода смешивалась с ее белокурыми волосами. Он чувствовал ее всю, вдыхал ее всю. Прильнув к ее нежной шее, он целовал ее цветущую юность, а наивные гравюры на дереве следовали одна за другой, и с пожелтевших страниц вставал весь этот библейский мир, непрестанная смена поколений сильной и плодовитой расы, которой надлежало покорить мир, — мужчины с неоскудевающей мужественностью, многородящие женщины, упорная живучесть народа, возрождающегося, несмотря на преступления, кровосмешение и любовь, вопреки возрасту и рассудку. Паскаль почувствовал волнение, безграничную благодарность, ибо долголетняя мечта осуществилась, его любовь, его Ависага пришла к нему и озарила жизнь, клонящуюся к закату, вернула ему молодость, радость.

Крепко обняв Клотильду, чтобы чувствовать каждую частицу ее тела, он прошептал:

— Твоя молодость… твоя молодость, я так жажду ее, и она меня насыщает… Но разве ты, — такая молодая, — не жаждешь молодости? Почему ты взяла меня, такого старого, старого как мир?

Она вздрогнула от удивления и, повернув голову, взглянула на него.

— Это ты старый?! Что ты! нет, ты молодой, моложе меня!

Она смеялась, сверкая зубами и заражая его своим смехом. И все же он настаивал, скрывая волнение:

— Но ты мне не отвечаешь… Разве ты не жаждешь молодости, ты, такая молодая?

Она протянула ему губы и первая поцеловала его, ответив так же шепотом:

— Да, я алчу, я жажду только одного — быть любимой, быть любимой больше всего, превыше всего на свете, — так, как любишь меня ты!

Когда Мартина увидела висящую на стене пастель, она с минуту молча смотрела на нее, затем перекрестилась, так что осталось неясным, кого она там увидела: бога или дьявола. За несколько дней до пасхи она попросила Клотильду сопровождать ее в церковь, и так как девушка отказалась, она на мгновенье вышла из немой почтительности, в какой теперь пребывала. Из всех поразительных новшеств в доме больше всего ее огорчало неожиданное неверие молодой хозяйки. Вот почему она позволила себе заговорить с ней по-старому и выбранить, как прежде, когда Клотильда была ребенком и не хотела читать молитву. Неужто Клотильда потеряла страх божий? Неужто не трепещет при мысли, что ей придется вечно гореть в адском пламени?

Клотильда не могла удержать улыбки.

— В адском пламени? Ты же знаешь, что я никогда не боялась ада. Но ты ошибаешься, полагая, что я потеряла веру. Я перестала ходить в церковь, правда, но лишь потому, что молюсь не там, а в другом месте, — вот и все.

Разинув рот, Мартина смотрела на нее, не понимая. Все кончено: барышня погибла. С этих пор она больше не звала Клотильду в церковь. Зато ее собственное благочестие еще увеличилось, превратилось в манию. Теперь в свободные от работы часы ее уже не видели с чулком, который она, бывало, постоянно вязала даже на ходу. Теперь, как только у нее выдавалась свободная минутка, она спешила в церковь и надолго оставалась там, погруженная в молитву. Однажды старая г-жа Ругон, всегда бывшая начеку, застала Мартину в церкви за колонной, где уже видела ее час тому назад, служанка покраснела и принялась извиняться, словно ее уличили в безделье.

— Я молилась за хозяина! — сказала она.

Между тем Паскаль и Клотильда все чаще покидали свои владения, с каждым днем удлиняли прогулки, перенося их теперь за город, в широкие просторы полей. Однажды они отправились после обеда в Сегиран и испытали сильное волнение при виде унылых земель, распаханных там, где некогда простирались волшебные сады Параду. Перед глазами Паскаля встал образ Альбины, юной, цветущей, как весна. В те годы, уже считая себя стариком, он приходил сюда поиграть с этой девочкой и не мог подумать, что она будет давно мертва, когда жизнь дарует ему такую же весну, наполнив благоуханием его закат. Почувствовав, что между ними встало это видение, Клотильда в порыве любви обратила к нему лицо. Она была Альбиной, этой вечной возлюбленной. Паскаль поцеловал ее в губы; они не обменялись ни словом, но обоим показалось, что трепет пробежал по посевам пшеницы и овса, где волновалась прежде роскошная зелень Параду.

Теперь Паскаль и Клотильда шли по иссохшей, голой равнине, и под их ногами хрустела дорожная пыль. Им нравилась эта южная природа, эти земли, засаженные хрупкими миндальными деревьями и карликовыми оливами, гряда невозделанных холмов и белые пятна бастид на фоне темных столетних кипарисов. Все это походило на старинные пейзажи, классические пейзажи старых мастеров, строгие по колориту, с линиями, гармоничными и величественными. Все собранные воедино горячие солнечные лучи, которые выжгли этот край, казалось, текли в жилах Паскаля и Клотильды; и от этого они были еще моложе, еще прекраснее под вечно голубым небом, откуда струилось на них чистое пламя неиссякаемой страсти. В прозрачной тени зонтика Клотильда расцветала, как южное растение, купаясь в солнечных лучах, а он молодел, чувствуя, как хмельные соки земли живительными волнами радости приливают к его сердцу.

Прогулка в Сегиран была предпринята по предложению доктора, узнавшего от тетушки Дьедонне о предстоящем браке Софи с молодым мельником, местным уроженцем; Паскалю захотелось узнать, все ли здоровы и счастливы в этом уголке. Как только они вошли в аллею под сень высоких зеленых дубов, их сразу охватила блаженная прохлада. По обеим ее сторонам текли ручьи, питавшие эту густолиственную растительность. У дома сыромятника они встретили влюбленных, Софи и ее мельника, которые целовались взасос возле колодца; тетушка только что отправилась полоскать белье, туда, под ивы Вьорны. Покраснев, оба вскочили в смущении. Но доктор и его подруга сочувственно улыбались, и успокоившиеся влюбленные рассказали им, что свадьба назначена на иванов день, до нее — увы — еще очень далеко, но она непременно состоится. Спасенная от наследственной болезни Софи окрепла и похорошела, она выросла, как те деревца, что уходят корнями во влажную почву на берегу ручья и стоят, подставив кроны солнцу. О, это пылающее бескрайнее небо, с какой щедростью вливало оно жизнь в людей и природу! У Софи было только одно горе, — слезы повисли у нее на ресницах, когда она заговорила о своем брате Валентене, который едва ли протянет до конца недели. Накануне она узнала, что он обречен. И доктору пришлось немного покривить душой, чтобы ее успокоить, хотя он и сам ожидал с часу на час роковой развязки. Паскаль и Клотильда вернулись в Плассан медленным шагом, умиленные счастьем молодой четы, ее здоровой любовью, на которую повеяло дыханием смерти.