Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль

В конце месяца Паскаль вспомнил о жалованье Мартины. Обычно она сама брала свои сорок франков из денег, находившихся в ее распоряжении.

— Бедняжка, — сказал он ей как-то вечером, — откуда же вы возьмете жалованье, раз у нас нет денег?

Минуту она стояла расстроенная, вперив глаза в землю.

— Что поделать, сударь, придется мне, видно, обождать.

Но Паскаль чувствовал, что служанка чего-то не договаривает, очевидно, ей пришла в голову мысль, как уладить дело, но она не решается ее высказать. Он постарался ободрить ее.

— Если только вы согласитесь, сударь, — я была бы не прочь, чтобы вы подписали мне бумагу.

— Какую бумагу?

— Бумагу, на которой вы каждый месяц будете отмечать, что должны мне сорок франков.

Паскаль тотчас приготовил расписку, к полному удовольствию Мартины: она тщательно сложила ее, словно настоящий банковый билет. И сразу успокоилась. Для доктора и его подруги эта бумажка стала поводом для новых шуток. Откуда эта всесильная власть денег над некоторыми душами? Старая дева смиренно прислуживала им, а доктора обожала до такой степени, что готова была отдать за него жизнь, и вместе с тем она потребовала у него какую-то нелепую расписку, ничего не стоящую бумажку взамен жалованья, которое он не мог уплатить!

Впрочем, до сих пор Паскаль и Клотильда без труда сохраняли ясность духа в беде, — они просто ее не ощущали. Они жили вдали от всего мирского, в обетованной земле своей страсти. За столом они не замечали, что едят, и вполне могли подумать, будто им подают роскошные яства на серебряных блюдах. До сознания Паскаля и Клотильды не доходило, что бедность их все растет, что голодная служанка питается крохами с их стола; они ходили по пустому дому, как по дворцовым палатам, обтянутым шелком, полным сокровищ. Без сомнения, это была самая счастливая пора их любви. Спальня заменяла им целый мир, спальня, обитая старым ситцем цвета утренней зари, где они вкушали безмятежное счастье в объятьях друг у друга, полагая, что этому блаженству не будет конца. Рабочий кабинет тоже хранил милые их сердцу воспоминания, и они сидели в нем часами, убаюканные радостным сознанием, что долго прожили здесь вместе. А за стенами дома, во всех уголках Сулейяды, — царственное лето воздвигало свой голубой, сверкающий золотом чертог. Они прогуливались утром по благоухающим дорожкам сосновой рощи, в полдень — под темной сенью платанов, освежаемой журчащим ручейком, а вечером — на прохладной террасе или на еще теплом току, омытом сумеречным светом, голубоватым светом первых звезд, и наслаждались своей нищенской жизнью, лелея единственную честолюбивую мечту всегда жить вдвоем вдали от всего и от всех. С тех пор как они принадлежали друг другу, они владели землей, всеми ее сокровищами, счастьем, властью.

Между тем к концу августа положение еще ухудшилось. Порой среди этой сладостной праздности, жизни без тягот и обязанностей их охватывала тревога: так не может, так не должно продолжаться до бесконечности. Однажды вечером Мартина объявила, что у нее осталось всего пятьдесят франков, — если даже отказаться от вина, на эти деньги не прожить и двух недель. В то же время до них дошли плохие вести: нотариус Грангийо в самом деле оказался несостоятельным, и даже частные вкладчики не получат ни гроша. Сначала оставалась надежда на дом и две фермы, которые сбежавший нотариус не мог прихватить с собой: но потом выяснилось, что эти владения были переписаны на имя его жены; ходили слухи, будто нотариус наслаждается красотами Швейцарии, тогда как его жена, отгородившись от неприятностей, преспокойно живет в одной из ферм и пользуется с нее доходом, словно и в помине не было их банкротства. Возмущенные обитатели Плассана рассказывали, что жена терпимо относилась к распущенности мужа, — она даже позволяла ему иметь двух содержанок, которых он и увез с собой на швейцарские озера. А Паскаль, со свойственной ему беспечностью, даже не подумал обратиться за советом к прокурору, он считал, что достаточно осведомлен о положении дел благодаря городским сплетням и незачем ворошить всю эту грязную историю, раз все равно нельзя ничем помочь.

Над Сулейядой нависли тучи. В двери стучалась черная нужда. Клотильда, в глубине души очень рассудительная, забеспокоилась первая. Она была по-прежнему радостна, весела в присутствии Паскаля, но стоило ему отлучиться хотя бы ненадолго, как ев охватывал настоящий ужас: с предусмотрительностью любящей женщины она спрашивала себя, что станется с ним, когда в его возрасте ему придется содержать дом и семью. Несколько дней она лелеяла тайную надежду: трудиться самой, зарабатывать деньги, много денег своими пастелями. Она слышала столько восторженных похвал своему редкому, своеобразному таланту, что, доверившись Мартине, поручила ей как-то утром предложить несколько своих фантастических букетов торговцу красками на бульваре Совер, который, по слухам, был в родстве с каким-то парижским художником. Она поставила только одно непременное условие — не выставлять рисунков в Плассане, а отправить их подальше, в другой город. Но результат оказался плачевный, торговца отпугнула причудливая фантазия художницы, неистовая смелость исполнения, и он заявил, что таких картин никто не купит. Клотильда пришла в отчаяние, крупные слезы выступили у нее на глазах. На что она пригодна? Стыдно и горько, что она ничего не умеет делать! И Мартине пришлось ее утешать, говоря, что не все женщины рождаются для труда, — одни растут, как цветы в саду, для того, чтобы благоухать, а другие — как колосья в поле, — их перемалывают на муку, и они кормят людей.

Тем временем у Мартины возникло другое намерение — убедить доктора вновь заняться практикой. В конце концов она заговорила об этом с Клотильдой, которая тотчас же объяснила ей трудность, почти невозможность такой попытки. Как раз накануне они с Паскалем говорили об этом. Он тоже был озабочен, мечтал о работе, как об единственной надежде на спасение. И мысль открыть врачебный кабинет пришла в голову ему первому. Но ведь он так давно стал врачом бедняков! Как теперь требовать гонорар, если доктор уже столько лет не берет с больных денег. Да и не поздно ли в его возрасте пытаться создать себе карьеру? Не говоря уже о нелепых сплетнях, которые о нем распространяли, — чего стоила хотя бы выдумка о том, что он полупомешанный гений! Он не найдет ни одного пациента. Бесполезно и жестоко толкать его на это испытание, он получит лишь рану в сердце и окончательно опустит руки. Клотильда всеми силами постаралась его отговорить; Мартина согласилась с ней, заявив, что необходимо уберечь доктора от такого разочарования. Но пока они беседовали, у служанки созрела новая мысль, — она вспомнила о случайно найденном ею старом списке, куда она заносила прежде те визиты доктора, за которые он не получал гонорара. Многие пациенты ничего ему не платили, так что список нанимал в книге две большие страницы. Почему бы теперь, когда они дошли до такого бедственного положения, не потребовать старого долга у этих людей? Это можно сделать потихоньку от доктора, который всегда отказывается обращаться в суд. Предложение Мартины встретило сочувствие Клотильды. Они составили заговор. Клотильда сама проверила записи, приготовила счета, а служанка их отнесла. Но она не получила ни гроша, ей ответили всюду, что посмотрят счета, а потом сами зайдут к доктору. Прошло десять дней, никто не явился, а в доме оставалось всего шесть франков, на которые можно было прожить еще два-три дня.