Маргарет Рэдклифф-Холл - Колодец одиночества

Но Валери, ненавидевшая пьянство хуже чумы, становилась сердитой; ее приводила в ярость эта Ванда.

Там была Ортанс, графиня Кергелен; полная достоинства и сдержанная гранд-дама, исполненная спокойной, довольно старомодной красоты. Когда Валери представила ее Стивен, та вдруг подумала о Мортоне. И все же она бросила все ради Валери Сеймур; мужа, детей и дом — все оставила она и встала лицом к лицу со скандалом, бесчестьем, преследованием. Любовь этой женщины к Валери Сеймур перевесила для нее все жизненно необходимое. Эта любовь казалась загадкой, которую долго пришлось бы объяснять. А теперь место этой незаконной любви заняла дружба; они были близкими друзьями, эти былые любовницы.

Там была Маргарет Роланд, поэтесса, женщина, чьи труды кипели талантом. Самая верная из союзниц и самая непостоянная из любовниц, она, вероятно, могла бы закончить жизнь в работном доме из-за своих щедрых финансовых извинений, которые иногда проделывали крупные дыры в ее сбережениях. Было почти невозможно не любить ее, потому что единственным ее недостатком была чрезмерная серьезность; каждый новый роман был для нее последним, пока он длился, хотя, конечно, это было совсем не так. Все это стоило больших денег и больших слез; она действительно страдала сердцем и карманом. Во внешности Маргарет не было ничего, что притягивало бы взгляд, иногда она хорошо одевалась, иногда плохо, под влиянием минуты. Но она всегда надевала более чем женственные туфли и часто покупала модные наряды, когда была в Париже. Можно было сказать, что эта женщина очень женственна, но натренированное ухо становилось подозрительным, слыша ее голос, в котором было что-то особенное. Он был похож на голос мальчика, который скоро должен был сломаться.

И там был Брокетт со своими мягкими белыми руками; и несколько других, очень похожих на него. Еще там был Адольф Блан, дизайнер — мастер цвета, чьи первозданные оттенки практически совершили революцию во вкусах, вернув глазу радость простоты. Блан стоял в одиночестве в маленькой нише, и по временам, вероятно, там бывало очень одиноко. Спокойный смуглый человек с еврейскими глазами, в юности он был глубоко несчастен. Он проводил свои дни, переходя от врача к врачу и спрашивая: «Что я такое?» Они говорили ему и клали в карман гонорары; многие елейными голосами предлагали вылечить его. Вылечить, Господи Боже! Для Блана не было лекарства, он был самым нормальным из всех аномальных мужчин. Он познал мятеж, отвергнув своего Бога; он познал отчаяние, отчаяние безбожника; он познал дикие минуты разгула; он познал долгие месяцы острого самоуничижения. А потом он внезапно обрел свою душу, и эта находка принесла с собой смирение, поэтому теперь он мог стоять здесь, в нише, сам по себе, сострадательный зритель того, что часто казалось ему диковинным замыслом Творца. Чтобы заработать на жизнь, он создавал много прекрасных вещей: мебель, костюмы и декорации для балета, даже женские платья, если на него находило настроение — но это все было ради физической жизни. Чтобы поддержать жизнь в своей отчаянной, многострадальной душе, он запасал в своем уме множество глубоких познаний. Поэтому многие несчастные теперь приходили к нему за советом, в котором он никогда не отказывал, хотя давал его с грустью. Совет всегда был один: «Делайте все, что можете, ни один не может сделать больше — но никогда не прекращайте борьбу. Ведь для нас нет греха тяжелее отчаяния, и, может быть, нет добродетели важнее смелости». Да, действительно, к этому мягкому ученому еврею приходило много несчастных крещеных христиан.

И такие люди посещали Валери Сеймур, мужчины и женщины, несущие на лбу печать Бога. Ведь Валери, спокойная и уверенная, создавала атмосферу смелости, каждый чувствовал себя таким нормальным и смелым, когда они собирались вместе у Валери Сеймур. Там была она, очаровательная и культурная женщина, маяк в бурном океане. Напрасно волны бились о его подножие, ветры завывали, облака изрыгали гром и молнию, течения подмывали, но не разрушали этот маяк. Бури, собираясь с силами, налетали и уходили прочь, оставляя за собой обломки кораблекрушений и тонущих людей. Но, когда те поднимали взгляд, бедные жертвы, которые барахтались в воде, кого же они видели, как не Валери Сеймур? И тогда некоторые смело устремлялись к берегу, видя это непоколебимое создание.

Она не делала ничего и всегда говорила очень мало, не чувствуя порывов к филантропии. Но вот что она отдавала своим собратьям — свободу своего салона, защиту своей дружбы; если им приносило облегчение приходить на ее собрания раз в месяц, они всегда были желанными гостями, если только были трезвыми. Выпивки и наркотиков она сторонилась из-за их безобразия — в этой знаменитой квартире на набережной Вольтера пили чай, оранжад и кофейные сиропы со льдом.

О да, очень странная компания, если анализировать ее, выискивая ту или иную стигму! Их степени были так многочисленны и так детальны, что часто ставили в тупик самого пристального наблюдателя. Тембр голоса, сложение лодыжек, текстура руки, движение, жест — ведь мало у кого была столь откровенная внешность, как у Стивен Гордон, не считая Ванды, польской художницы. Она, бедная, никогда не знала, как лучше одеться. Если она одевалась как женщина, то выглядела как мужчина, а если одевалась как мужчина, то выглядела как женщина!

А их романы, такие странные, такие озадачивающие — как трудно классифицировать степени притяжения! Ведь не всегда они притягивали себе подобных, довольно часто — самых обычных людей. Так Арабелла, что была с Пат, внезапно вышла замуж, ей надоела Григг, как и ее предшественница. Ходили слухи, что теперь она безумно счастлива, потому что вскоре собирается стать матерью. И еще была Барбара, подруга Джейми, тоненькая девушка, очень верная и любящая, но до мозга костей женщина, каких поискать, и так по-женски привязанная к Джейми.

Они любили друг друга с детских лет, с тех лет, когда в горной шотландской деревушке более сильный ребенок защищал более слабого в школе и в игре среди шумных товарищей. Они росли вместе, как два молодых деревца, открытых всем ветрам, среди тусклых гор Шотландии, где так не хватает солнечного света. В поисках тепла и защиты они склонялись друг к другу, и вот как-то весной, в брачный сезон, их ветви тихо переплелись. Вот так это случилось — они сплелись, как два молодых деревца, это было очень просто и драгоценно для них, в этом не было ничего таинственного или странного, за исключением того, что всякая любовь таинственна.

Сами себе они казались такими же, как другие влюбленные, для которых рассветы становятся ярче и сумерки нежнее. Рука об руку они ходили по деревенским улицам, вечером останавливаясь послушать волынку. И что-то в этой печальной, неземной музыке пробуждало музыкальную душу Джейми, так, что некие аккорды отзывались в ней, непохожие на плач волынки, но рожденные той же таинственной природой шотландских гор.