Кнут Гамсун - В сказочной стране. Переживания и мечты во время путешествия по Кавказу (пер. Лютш)

Лошади перестаютъ щипать траву, поднимаютъ головы и смотрятъ мнѣ вслѣдъ. Когда я собираюсь уйти, приласкавъ ихъ напослѣдокъ, то онѣ хотятъ итти за мной. Я замѣчаю, что онѣ чувствуютъ свое одиночество и охотно бы остались въ обществѣ человѣка.

Разумѣется, я не обращаю на это вниманія, но, когда я иду вдоль луга, у меня вдругъ является соблазнительная мысль проѣхаться верхомъ, и я снова возвращаюсь назадъ. Я выбираю лошадь, которая выглядитъ получше, хотя она тоже тоща и вовсе не элегантна, отвязываю ее и сажусь верхомъ. Затѣмъ я ѣду вверхъ по дорогѣ, наискось въ горы.

Все тихо вокругъ, слышенъ только стукъ копытъ. Станція давно исчезла у меня изъ глазъ, горы и долины заволакиваются дымкой, но я знаю дорогу назадъ.

Дороги, собственно говоря, нѣтъ, однако я быстро подвигаюсь впередъ; когда лошадь бѣжитъ рысью, то ея острая спина безъ сѣдла очень даетъ себя знать; но она охотно переходить въ галопъ, и тогда дѣло идетъ превосходно на ладъ.

Горы здѣсь не такія обнаженныя, а кругомъ поросли лиственнымъ кустарникомъ и кустиками папоротниковъ. Проѣхавъ немного въ горы, я наталкиваюсь на дорогу, перерѣзающую мой путь. Я останавливаюсь, гляжу впередъ и назадъ, и не рѣшаюсь, по какой мнѣ дорогѣ поѣхать. Когда я такъ стою и раздумываю, то вижу, что съ высоты спускается на дорогу человѣкъ. Лошадь также настораживаетъ уши. Я схожу съ лошади и начинаю побаиваться, поглядывая то на человѣка, то на лошадь; слышу, какъ тикаютъ часы у меня въ карманѣ.

Когда человѣкъ подходить поближе, я киваю ему въ знакъ привѣтствія, что равносильно словамъ: я твой другъ. Онъ ничего не отвѣчаетъ, но подходитъ еще ближе. На немъ сѣрый плащъ и неслыханныхъ размѣровъ мѣховая шапка, какія я раньше видалъ на пастухахъ. Это, вѣроятно, и есть пастухъ, что можетъ подтвердить его потертый плащъ; но вокругъ таліи у него зеленый поясъ, а за нимъ сбоку кинжалъ и пистолетъ. Онъ равнодушно проходитъ мимо меня. Я смотрю ему вслѣдъ и, когда онъ отошелъ шага на два, зову его, предлагая ему папироску. Онъ оборачивается и, изумленный, беретъ папироску; когда онъ зажегъ ее, то произнесъ быстро нѣсколько словъ. Покачиваніемъ головы я указываю ему, что не могу понять. Онъ опять что-то говоритъ; но такъ какъ я не могу съ нимъ объясняться, то онъ и отправляется вскорѣ своей дорогой.

Я чувствую величайшую радость, что встрѣча эта такъ благополучно обошлась, и снова успокаиваюсь. Я глажу лошадь, привязываю ее къ кусту папоротника невдалекѣ отъ дороги и пускаю ее на траву, самъ же сажусь подлѣ. Пастухъ, вѣроятно, и въ мысляхъ не имѣлъ ничего худого, скорѣе наоборотъ! Онъ, пожалуй, и самъ испугался меня. За папироску онъ такъ сердечно поблагодарилъ. Но предположимъ, что этотъ человѣкъ захотѣлъ бы убить меня, одинокаго и беззащитнаго. Да, что же было бы тогда? Я бы бросился на него и руками ухватилъ за горло. А задушивъ его чуть не на смерть, я бы передохнулъ на минутку и далъ бы ему возможность покаяться въ грѣхахъ; затѣмъ бы я уже прикончилъ его.

Я не имѣлъ бы ничего противъ, чтобы кто-нибудь съ родины увидалъ меня въ минуту этой страшной борьбы съ дикаремъ…

Мнѣ чуточку холодно, но это не мѣшаетъ мнѣ чувствовать себя превосходно. Всѣ люди, спящіе въ своихъ постеляхъ и употребляющіе часы ночи лишь для того, чтобы лелѣять свои слабости, развѣ неневыносимы? И самъ я всю жизнь лежалъ на европейскихъ постеляхъ съ подушками; счастье только, что я вынесъ это. Положимъ, у меня всегда была богатырская натура.

Мѣсто, на которомъ я лежу, словно островокъ между горами; здѣсь хотѣлъ бы я поселиться между мѣсяцемъ и звѣздами и, быть можетъ, среди невидимыхъ существъ, порожденій эѳира, которыя стали бы навѣщать меня. Я не знаю, гдѣ бы я здѣсь нашелъ воду, но я назвалъ бы это мѣсто источникомъ, потому что оно лежитъ такъ высоко.

Я снова сажусь на лошадь и рѣшаюсь отправиться по дорогѣ внизъ. Лошадь отдохнула и охотно пускается рысью, но, такъ какъ я едва не перескакиваю ей черезъ голову, то и стараюсь сдержать ее. Вдругъ, на поворотѣ дороги глазамъ моимъ открывается воздѣланная долина. Я слѣзаю съ лошади и размышляю. Передо мною лежитъ грузинская деревушка, нѣсколько маленькихъ хижинъ, пріютившихся на выступахъ отвѣсной горы. Я не знаю, что мнѣ предпринять, я боюсь поѣхать туда. У меня, пожалуй, отнимутъ тамъ мою лошадь.

Я отвожу лошадь назадъ, чтобы спрятать ее, и привязываю накрѣпко въ сторонѣ отъ дороги. Потомъ я спускаюсь немного внизъ, чтобы убѣдиться въ безопасности; я — руководитель лошади, и долженъ изслѣдовать, все ли благополучно. Сначала я предполагалъ одному спуститься въ долину, потомъ подумалъ: если что произойдетъ, то всегда лучше имѣть возможность вспрыгнуть на лошадь. Я усѣлся поэтому и верхомъ поѣхалъ внизъ.

Подъѣзжая къ хижинамъ, я остановился и взвѣсилъ все еще разъ. Быть можетъ, не слѣдовало мнѣ итти поздно. Собаки увидѣли меня и подняли отчаянный лай, вскорѣ я замѣтилъ человѣка, стоящаго на крышѣ и глядящаго на меня. Мнѣ не оставалось, такимъ образомъ, ничего больше, какъ спуститься къ нему. Но я предпочелъ бы очутиться теперь на станціи.

Собаки глядѣли злобно, онѣ были велики, желты и похожи на медвѣдей; лая, онѣ закидывали головы назадъ, при чемъ шерсть у нихъ на спинѣ поднималась дыбомъ. Я питаю слабую надежду, что человѣкъ на крышѣ и есть тотъ самый пастухъ, которому я передъ тѣмъ далъ папироску и съ которымъ такъ подружился, но, когда онъ спускается съ крыши, то я вижу тотчасъ же, что ошибся. Ноги его обернуты вмѣсто чулокъ и башмаковъ жалкими тряпками; и на немъ также громадная барашковая шапка, но одѣтъ онъ весьма легко.

Добрый вечеръ! кланяюсь я издалека. Онъ не понимаетъ моего русскаго языка и молчитъ, молчитъ съ злымъ вѣроломнымъ видомъ. Тогда я припоминаю магометанское привѣтствіе, которое, какъ мнѣ случалось читать, употребляется кавказскими народами, и я произношу по-арабски: саламъ алейкюмъ! Это онъ мгновенно понимаетъ, потому ли, что я случайно напалъ на человѣка, одареннаго геніальной способностью къ языкамъ, или потому, что арабскій его родной языкъ. Онъ отвѣчаетъ: «на алейкюмъ сала-амъ» и кланяется. Тогда ему приходитъ въ голову продолжать и дальше все въ томъ же духѣ, но я, разумѣется, не понимаю ни слова и даже не могу отличить, на которомъ изъ полусотни кавказскихъ нарѣчій онъ говоритъ. Чтобы не оставаться совершенно безмолвнымъ, я пускаю въ ходъ съ полдюжины знакомыхъ мнѣ русскихъ словъ, но они не производятъ на него никакого впечатлѣнія. Пара полуголыхъ ребятишекъ слѣзаютъ также съ крыши и глазѣютъ на меня съ такимъ видомъ, словно я съ неба свалился. Эти крохотныя существа живутъ такъ далеко отъ прочихъ людей, они не познали еще искусства просить милостыню, а потому перепуганы и тихи. У нихъ темный цвѣтъ кожи, они некрасивы, глаза темные и круглые, а рты очень велики.