Кнут Гамсун - В сказочной стране. Переживания и мечты во время путешествия по Кавказу (пер. Лютш)

Послѣ продолжительнаго спуска внизъ пріѣзжаемъ на станцію Пассанануръ, которую, впрочемъ, тотчасъ же и покидаемъ. Здѣсь нѣсколько, повидимому, частныхъ каменныхъ виллъ, окрашенныхъ известкой въ бѣлоснѣжный цвѣтъ; есть и русская церковь, сверкающая самыми пестрыми красками, особенно выдаются голубой, коричневый и красный цвѣта. Мы снова спустились почти на четыреста метровъ, растительность становится богаче. Въ долинѣ очень жарко. Населеніе состоитъ изъ грузинъ и живетъ въ такихъ же совершенно книжныхъ полочкахъ, расположенныхъ одна на другой по отвѣсному горному склону, какія мы видѣли раньше.

Сквозь громадную скважину въ горной цѣпи видимъ мы налѣво, далеко отъ насъ, другую долину съ деревушками, хижинами и желтыми пашнями вверхъ по горному скату. И тамъ также живутъ люди, думаемъ мы, и у нихъ есть свои радости и свои заботы, своя работа и свой отдыхъ. Въ молодости есть у нихъ своя любовь, а въ старости — собственный уголокъ земли и свои овцы.

Нѣтъ ничего на свѣтѣ, что было бы столько несравненно прекрасно, какъ жить такъ вдали отъ всего, думаю я далѣе. Это знаю я еще со временъ своего дѣтства, когда я дома пасъ овецъ. Тогда въ хорошую погоду лежалъ я на спинѣ въ степной травѣ, вперивши взоръ въ небо, и переживалъ блаженные дни. Я часами пускалъ животныхъ бродить, гдѣ имъ угодно, а когда хотѣлъ вновь собрать ихъ, то взбирался только на холмъ или высокое дерево и подстерегалъ оттуда, разинувъ ротъ. Тамъ на высотѣ такъ хорошо было слышно, откуда доносился звукъ колокольчиковъ стада, а, услышавъ ихъ, тотчасъ же находилъ и стадо. Козламъ давалъ я время отъ времени щепотку жевательнаго табаку, который кралъ для нихъ, а коровамъ соли. Барановъ же я училъ бодаться со мною.

То была чудесная жизнь. И не подумайте, что мнѣ было хуже въ дождливую погоду. Тогда я усаживался поуютнѣе подъ защитою куста или скалы, сидѣлъ тамъ и напѣвалъ, или писалъ на бѣлой корѣ березы, или вырѣзывалъ что-либо своимъ карманнымъ ножемъ. Я зналъ каждое мѣстечко на полѣ, а когда хотѣлъ добраться до стада, то проскальзывалъ по прямой линіи подъ другими, знакомыми мнѣ скалами, и мнѣ было превосходно. Никто не можетъ вообразить себѣ, если только ни сроднился съ этимъ съ дѣтства, что за странное чувство нѣжнаго удовольствія ощущаешь въ полѣ въ дождливую погоду, скрываясь въ укромномъ, защищенномъ мѣстечкѣ. Позже я пробовалъ написать объ этомъ, но мнѣ не удалось. Я хотѣлъ придать этому литературную форму, чтобы быть понятнымъ, но сюжетъ словно растаялъ у меня въ рукахъ.

Будучи пастухомъ, ходилъ я въ деревянныхъ башмакахъ, и въ дождливую погоду, конечно, промачивалъ ноги. Но наслажденіе ощущать подъ ногами славныя, теплыя деревянныя подошвы, несмотря на то, что весь я промокъ до костей, превосходило десятки другихъ наслажденій въ моей позднѣйшей жизни. То было хорошо, потому что въ ту пору я не зналъ лучшаго. А между тѣмъ и тогда я точно также отличалъ то, что было хорошо и дурно. Въ грибное время, къ концу лѣта весь скотъ, какъ безумный, набрасывался на грибы. Особенно трудно бывало удержать коровъ; а такъ какъ у нихъ были на шеѣ звонки, то они ихъ звономъ и увлекали за собою все стадо. Тутъ пастушонку приходилось почти весь день быть на ногахъ, покою было мало. Мое маленькое тѣло было покрыто ссадинами отъ безпрерывной бѣготни день-деньской, и тогда единственнымъ моимъ удовольствіемъ было самому отыскивать грибы и давать ихъ своимъ любимымъ коровамъ. Коровы давали много молока послѣ грибовъ, но современемъ мнѣ уже не доставляло удовольствія быть пастушенкомъ. Нѣтъ, совсѣмъ не доставляло.

Такъ сижу я и думаю обо всемъ этомъ, а въ то же время быстро ѣду, сидя въ экипажѣ, впередъ по широкой дорогѣ черезъ Кавказскія горы. Все какъ-то чудно въ душѣ у меня, я чувствую, что могъ бы здѣсь пустить корни и жить въ такомъ чудесномъ отдаленіи отъ всего свѣта…

Я взглядываю въ послѣдній разъ въ долину налѣво, гдѣ виднѣются желтыя пашни, стада овецъ и хижины. Я нахожу здѣсь все такимъ чудно-прекраснымъ и преисполненнымъ мира. Надъ стадами высоко, высоко въ горахъ кружатся орлы. Праздничное настроеніе паритъ надъ долиной. Сегодня, вѣроятно, пастухъ до блеска вычистилъ свой поясъ и принарядился ради своей возлюбленной…

Я дремлю, думаю и немножко покачиваюсь. Часа черезъ два намъ начинаютъ попадаться каштановыя деревья; дорога все идетъ внизъ, лошади бѣгутъ рысью.

Навстрѣчу ѣдетъ обозъ пустыхъ телѣгъ, онѣ запряжены буйволами, погонщики растянулись во весь ростъ на своихъ телѣгахъ и спятъ; мы объѣзжаемъ сторонкой и благополучно минуемъ ихъ. Но у одного изъ быковъ ярмо попало между рогами, животное должно итти съ вывихнутой шеей и совсѣмъ изогнувшись на бокъ. Моя спутница хочетъ выйти изъ экипажа и привесть ярмо въ порядокъ; но, когда мы растолковываемъ Карнѣю, чего мы хотимъ, онъ не останавливается, а ѣдетъ дальше и не понимаетъ ни слова. Такимъ образомъ минуемъ мы весь обозъ, уже черезчуръ поздно сдѣлать что-либо, Карнѣй снова пускаетъ лошадей рысью. А быкъ идетъ дальше, проходя свой долгій многоверстный путь, безмолвно уставивъ глаза и со свихнутой шеей. Намъ вдругъ становится какъ-то скверно на душѣ въ нашемъ экипажѣ, никто не будетъ, конечно, этимъ удивленъ. Но время, часы сглаживаютъ все; черезъ нѣсколько времени я начинаю находить утѣшеніе въ мысли о томъ, что есть люди, которымъ не сладко приходится. Чѣмъ раньше такой быкъ замучится до смерти подъ ярмомъ, тѣмъ лучше для него. Въ этомъ его надежда. Точно также и человѣкъ въ минуту страданія вспоминаетъ о томъ, что есть еще у него исходъ сдѣлать жизнь настолько короткой, насколько ему угодно. Ницше правъ, этотъ исходъ утѣшилъ въ страданіи уже не одного человѣка….

Часы бѣгутъ, время летитъ. Сказочная страна снова прекрасна.

Близъ одного водопоя считаетъ добрѣйшій Карнѣй Григорьевичъ за должное пропустить впередъ насъ чужой экипажъ. Это русское семейство. Они ѣдутъ скорѣе насъ. Мы видѣли ихъ еще въ Корби; но, такъ какъ мы сегодня выѣхали на много раньше, то они не должны бы были нагнать насъ. Мы снова терпимъ отъ пыли, которую они поднимаютъ, и дѣлается невозможно дышатъ.

Тогда я ударяю Карнѣя кулакомъ по плечу и даю ему понять, что онъ натворилъ.

Онъ смотритъ съ минуту на насъ съ какимъ-то ужасомъ и удерживаетъ лошадей.

Онъ какъ-будто ничего не понимаетъ и попросту хочетъ ѣхать дальше. Тогда я выпрыгиваю изъ экипажа, держу лошадей и дѣлаю отчаянные жесты; однако его изумленіе при видѣ недуга, овладѣвшаго мною, становится все больше и больше. Онъ видитъ пыль, которая тихо и неподвижно стоитъ на томъ мѣстѣ дороги, гдѣ проѣхалъ экипажъ, она щиплетъ ему глаза такъ же точно, какъ и намъ, — это известковая пыль, она бѣлымъ слоемъ покрываетъ экипажъ, но того, что мы не можемъ ѣхать въ ея облакахъ, этого Карнѣй не можетъ постичь. Я долженъ держать лошадей цѣлыхъ пять минутъ, пока, наконецъ, становится возможнымъ ѣхать дальше. Мнѣ постепенно становится яснымъ, почему повелѣніе, царская воля такъ необходима этому великому народу.