Роберт Вальзер - Ровным счетом ничего

Наконец оно увидало посреди сочного луга нарядный большой крестьянский дом, не дом, а хоромы, такой теплый уютный и приветливый, такой гордый, красивый и степенный. Вокруг дома рос пышный сад, бродили куры, легкий ветер шевелил колосья на поле, в огороде было полно овощей, на склоне стоял улей, от которого здорово пахло медом, тут же был, должно быть, и хлев, полный скота, а на деревьях было изобилие вишен, груш, яблок, и от всего веяло такой зажиточностью, достатком и свободой, что дитя тут же подумало, что это наверняка и есть край света. Велика же была его радость. В доме, похоже, как раз готовили, потому что над трубой кружился, улыбаясь, нежный, изящный дымок, незаметно растворяясь, словно мошенник. Слабое и робкое от истощения дитя спросило: «Это и есть край света?» Хозяйка отвечала: «Да, дитя мое, так точно».

«Спасибо за радостное известие», — сказало дитя и повалилось от усталости. Но в тот же миг добрые руки подхватили его и уложили в постель. Когда оно пришло в себя, то обнаружило с изумлением, что лежит в уютнейшей постельке и вокруг милые добрые люди. «Можно ли мне здесь остаться? Я буду прилежно трудиться», — спросило дитя. Люди ей отвечали: «Почему бы и нет? Ты нам нравишься. Оставайся же у нас и трудись прилежно. Трудолюбивая работница была бы нам как раз кстати, и, если будешь вести себя достойно, примем тебя, как свою дочь». Дитя не заставило себя долго упрашивать. Оно принялось прилежно трудиться и старательно работать, и потому вскоре все его полюбили, и оно уже больше не убегало, потому что было как дома.

Падает снег, падает, насколько неба хватает, а хватает его изрядно. Снег идет непрестанно, нет ему ни начала, ни конца. И неба уже нет, есть только мутная белая пелена. Воздуха тоже больше нет, он забит снегом. И земли больше нет, ее всю завалило снегом, совершенно всю. Крыши, улицы, деревья заснежены. Все покрывается снегом, и это понятно, потому что если идет снег, то снегом, понятное дело, покрывается все без исключения. Все покрылось снежными шапками, предметы покоящиеся и едущие, например экипажи, движимость и недвижимость, вещи траспортабельные и нетранспортабельные, бочки, кочки и крылечки, а заодно и люди. Нет ни пятачка земли, оставшегося незаснеженным, если только он не находится под крышей, в туннеле или пещере. Целые леса, поля, горы, города, села и поместья уходят под снег. Целые государственные учреждения засыпает снегом. Только озера и реки снегом не завалить. Озера не завалить снегом, потому что вода просто поглощает весь снег, зато хлам, мусор, рухлядь, камни и булыжники весьма склонны к тому, чтобы покрываться снегом. Собаки, кошки, голуби, воробьи, коровы и лошади покрыты снегом, так же как и шляпы, пальто, юбки, брюки, ботинки и носы. Снег бесстыдно лепится на прически красивых женщин, а заодно и на лица, руки и ресницы идущих в школу нежных маленьких детей. Все, что стоит, идет, ползет, бегает и прыгает, заснеживается подчистую. Изгороди украшаются маленькими снежками, цветные плакаты превращаются в белую поверхность, что порой, возможно, не так уж и плохо. Рекламные объявления становятся безвредными и невидимыми, что вызывает тщетные жалобы тех, кто их вывесил. Кругом белые дороги, белые стены, белые ветви, белые жерди, белые садовые ограды, белые холмы, белые веси и бог весть что еще. Снег продолжает валить прилежно и усердно и прекращаться, похоже, совсем не собирается. Все цвета, красный, зеленый, коричневый и синий, перекрыты белым. Куда ни посмотришь — все бело как снег, куда ни глянешь — все бело как снег. А еще тихо, тепло, мягко, чисто. Испачкаться в снегу уж точно довольно тяжело, а то и вовсе невозможно. Все еловые ветви обсыпаны снегом, пригибаются под толстой белой тяжестью к самой земле, преграждают дорогу. Дорогу? Можно подумать, еще остались дороги! Идешь себе, как придется, и пока идешь, надеешься, что не сбился с пути. И тишина. Снегопад накрыл все звуки, все шумы, все призвуки и отзвуки. Слышна одна тишина, беззвучность, а она звучит и в самом деле не громко. А еще тепло под всем этим густым пушистым снегом, так же тепло, как в какой-нибудь уютной комнате, где собрались мирные люди ради какого-нибудь изысканного приятного развлечения. А еще все округло, все вокруг словно скруглилось, обтесалось. Острые края, углы и шпили накрыты снегом. Все, что было угловатым и острым, снабжено теперь белой шапкой и потому округлилось. Все жесткое, грубое, ухабистое прикрыто любезностью, дружеским расположением, снегом. Куда ни двинешься, ступишь лишь на мягкое, белое, и за что ни возьмешься, все нежное, мокрое и мягкое. Все занавешено, уравновешено, притушено. Где было всякое разное, осталось только однообразное, то есть снег; а где были противоречия, теперь единственное и единое, то есть снег. Как мило, как умиротворенно сплелись все многообразные явления и образы в одно единое видение, в одно единое целое, погруженное в раздумие. Все подчинено единой гармонии. Что сильно выделялось, теперь приглушено, и что поднималось над общностью, служит теперь в самом лучшем смысле прекрасному, доброму, возвышенному единению. Но я еще не все сказал. Подожди еще немного. Сейчас, сейчас я закончу. Дело в том, что я представил себе, как герой, храбро противостоявший превосходящей силе, не желавший и думать о том, чтобы сдаться в плен, исполнивший свой воинский долг до конца, пал в снегу. Прилежный снегопад засыпал лицо, руки, бедное тело с кровавой раной, благородную стойкость, мужественную решимость, геройскую храбрую душу. Кто-нибудь может ступить на могилу, ничего не заметив, но тому, кто лежит под снегом, хорошо, ему покойно, он умиротворен и нашел свое пристанище. Его жена стоит дома у окна, смотрит на падающий снег и думает при этом: «Где-то он сейчас и каково ему? Наверняка с ним все хорошо». Внезапно он встает перед ее глазами, ей открывается видение. Она отходит от окна, садится и плачет.

Мое имя Фриц. Не лучше ли было бы, если бы мне дали другое имя? Родом я из Юры, из пригорода, а лучше бы не быть мне оттуда родом. Мой отец был колесных дел мастером. Не лучше ли было бы, если бы мой отец никогда не был колесных дел мастером? Странный вопрос беспокоит меня: почему я вообще появился на свет? Насколько я помню, я никогда не высказывал прямого пожелания быть живым существом, однако к моему еще не рожденному личному мнению не проявляли ни малейшего внимания. Потом на моем пути оказалась

семинария,

в которую мне, возможно, никак не следовало бы попадать. Семинаристов, как известно, одолевают довольно высокие стремления. Должно быть, было бы разумнее, если бы меня не одолевали высокие стремления, но, к сожалению, в том-то все и дело, что меня одолевали довольно высокие стремления. Я начал писать стихи, чего бы мне, наверное, лучше никогда не делать, и тогда некоторые люди стали принимать во мне более чем горячее участие, без чего бы им, возможно, лучше было бы обойтись, но опять-таки, они это делали, а я по этой причине посчитал себя восходящим гением, способным на великие свершения. Меня назойливо преследует, может быть, совершенно нелепый вопрос: не лучше ли было бы, если бы я не считал себя гением? Мне давали стипендии и отправляли в путешествия. Может, было бы разумнее, если бы мне отказали в стипендиях, чтобы я не отправлялся в путешествия? И куда же я отправился? В