Роберт Уоррен - Потоп

— И вы выпейте со мной, — пригласил Аббота Бред и, пока жарился бифштекс, выпил с ним пива.

Аббот небрежно, как профессионал профессионалу, сообщил ему, что недавно прочёл в «Таймсе» о том, как большие расходы на постановки в театрах вдали от Бродвея губят искусство.

— А вот когда я там работал, — сказал он, — в этих театрах жили только искусством. Там была полная самоотдача.

Он поднял голову и посмотрел сквозь стекло на Ривер-стрит, где уже спускались летние сумерки. Голова его была до странности двуликой: лицо красивого мальчика с горящими тёмными страдальческими глазами, блестящими чёрными волосами и бледным, гладким, как мрамор, лбом, поверх которого надета маска с толстыми обвислыми щеками и подбородком цвета размякшего сала. Аббот Спригг вдохновенно вскинул голову, горящие глаза на заплывшем салом лице были устремлены вдаль.

— Да, сэр, там царила полная самоотдача, — повторил Аббот почти шёпотом.

Бифштекс был готов. Бред выпил ещё пива и пригласил Аббота выпить с ним. Аббот откупорил новую бутылку, упёрся животом в стойку и стал негромко рассказывать. Когда он оставил среднюю школу в Мемфисе и поехал в Нью-Йорк, чтобы стать актёром, у него был неверный подход. Он старался выразить в роли себя.

Он рад, что ему пришлось вернуться в Фидлерсборо и встать за стойку, где жарят котлеты, потому что тут он каждый день видит разных людей. Он наконец понял, что нужно для того, чтобы стать актёром. Нужно смирение.

Теперь он это знает. Он несколько раз повторил слово «смирение». И слово «сострадание» он тоже повторил несколько раз.

Бред заказал яблочный пирог с кофе, и Аббот Спригг, вернувшись, перегнулся к нему ещё ближе, ещё сильнее упёрся животом в стойку. Он спросил, теперь уже совсем шёпотом, не сможет ли мистер Толливер поговорить о нём с мистером Джонсом. Не согласится ли мистер Джонс, чтобы он прочитал ему какой-нибудь отрывок. Когда они будут снимать фильм о потопе, не даст ли ему мистер Джонс возможность попробоваться на роль.

Бреду хотелось, чтобы этот балбес не пригибался к нему так близко и не дышал в лицо. Смотреть на этого балбеса он не мог, потому что в тёмных блестящих глазах балбеса сквозила неприкрытая боль. Он молча пил кофе.

Аббот Спригг говорил, что, когда Фидлерсборо затопят, отец его больше работать не будет. Ноги у него отказывают — слишком много приходится стоять. Он уже достаточно стар, чтобы получить пенсию. Сам-то он ушёл со сцены в Нью-Йорке только для того, чтобы как-то утешить отца, когда скончалась мать, но стоит отцу выйти на пенсию — и он снова уедет в Нью-Йорк. Теперь уж он знает, что надо, чтобы стать великим актёром. Нужно смирение. Нужно сострадание.

Бред встал. Он не произнёс ни слова. Взял свой счёт и заплатил деньги. Потом посмотрел на жирное лицо взрослого человека, откуда смотрели тёмные блестящие мальчишеские глаза, из которых вот-вот потекут слёзы. Словно приступ тошноты, к сердцу вдруг подкатила жалость.

— Послушайте, — сказал он, и голос его мог по ошибке показаться злым. — Я сделаю что смогу. Поговорю с Яшей. Будем надеяться. Пока.

— Мистер Толливер, ах, мистер Толливер! — приговаривал Аббот Спригг, выйдя из-за стойки и провожая его до двери. — Я так буду стараться! Я выложусь весь, мистер Толливер, я, мистер Толливер, вас не подведу…

Бред увидел, что теперь в его глазах действительно блестели слёзы. Он понял, что надо отсюда поскорее уматывать. Он сунул Абботу руку, они молча обменялись рукопожатием. Не успел Аббот открыть рот, как Бред выскользнул за дверь.

Бред поглядел на Ривер-стрит, где сгущались сумерки, и закурил сигарету. Ему хотелось, чтобы жалость, одолевавшая его, как тошнота, поскорее прошла.

Он не знал, что, если заглянуть в будущее, жалость его покажется совершенно неуместной. Не мог предвидеть, что через несколько лет прочтёт на театральной странице газеты большую статью о новом комическом актёре, который пользуется огромным успехом на Бродвее. Этот актёр, «пользуясь своей толщиной и неуклюжестью, необычайно талантливо выражает мужество и разбитые надежды, царящие повсюду вокруг нас». И, по словам знаменитого критика, он «выработал в себе душераздирающую, возвышающую душу гармонию смеха и слёз».

Не имея возможности это предугадать, Бредуэлл Толливер ещё разок заглянул в пустое, ярко освещённое кафе «Вовек не пожалеешь», двинулся к старому пароходному причалу, отцепил свою лодку, запустил подвесной мотор и поехал вниз по реке.

Он больше не думал об Абботе Спригге. Он думал о Бредуэлле Толливере.

Он думал о том, как Бредуэлл Толливер подвёз Леонтину Партл к дому её мерзкой подружки-разводки, которая раньше жила в Чикаго, а теперь носила чёрные кружевные чулки и размахивала отвратительным длиннющим мундштуком с фальшивыми камнями, и о том, что он больше никогда не увидит Леонтину Партл.

Стояла звёздная, но безлунная ночь. Берега были тёмные, и вода возле них чернела, но течение посредине реки, казалось, вбирало, а потом отдавало весь оставшийся свет, напоминая блестящее во тьме лезвие. Бред оглянулся и справа через плечо увидел редкие городские огни, а над ними на холме — чёрную массу и прожекторы тюрьмы.

Он отвернулся и стал глядеть вниз по течению реки. Влево можно было разглядеть ещё более густую черноту — там тянулись болотные заросли. Чуть дальше он заметил сияние. Оно, казалось, висело над темнотой леса. Он повёл лодку в ту сторону, медленно подъехал и, тихо покачиваясь, остановился невдалеке.

— Эй! — позвал он. — Лупоглазый!

— Это ты, Бред? — Голос донёсся из тени, сбоку от огня.

— Я.

— Иди сюда, — хрипло и невнятно пробурчали в ответ.

Бред подплыл к плавучему домику, привязал лодку, перелез на палубу. Над огнём самодельной жаровни, — старым тазом с продырявленным дном, поставленным на кирпичи, — на корточках сидела женщина. Она осторожно встряхивала над пламенем сковороду. Жир шипел и потрескивал. Позади неё Бред обнаружил и Лупоглазого — тень, присевшую в тени домика.

— Привет, — сказал Бред тени, которая была Лупоглазым. Потом обернулся к женщине. — Вкусно пахнет.

— Зубатка, — сказала она. — Днём поймал.

— Неужто поскорей не можешь поджарить? — спросил Лупоглазый.

— Да почти что готово.

— Садись поешь, — предложил Лупоглазый.

— Сяду, — сказал Бред и на корточках прислонился к стенке, — но я уже поел.

Женщина положила пласт зубатки на большую жестяную тарелку, полила сверху жиром, подложила туда же кукурузную лепёшку и железную вилку и подала Лупоглазому.

— Поставь, — приказал он, достал из-за спины кувшин и повернулся к Бреду. — Может, ты и поел, да ещё не выпил, если на ногах стоишь. Бери.

Он передал ему кувшин.