Эмиль Золя - Западня

— Погоди, ты у меня попляшешь! — пробормотал Купо.

Нана, разумеется, ничего не подозревала. У нее каждая жилка дрожала, ей-богу! Она вертела задом, приседала, сгибаясь чуть не до земли, и, постучав одной ногой о другую, посылала ее в лицо партнера — того и гляди разорвется пополам! Зрители теснились вокруг, аплодировали; девчонка же все больше входила в раж: она подхватывала юбки, задирала их до колен, кружилась на месте как волчок, потом, сделав прыжок в сторону, чуть не распластывалась по полу и тут же часто-часто отбивала каблучками, с особым шиком поводя плечами и бедрами. Так и хотелось затащить ее в укромный уголок и зацеловать до смерти.

Между тем Купо, в разгар кадрили затесавшийся среди танцующих, расстроил начатую фигуру, и теперь его ругали со всех сторон.

— Говорю же вам, это моя дочь! — кричал он. — Пустите меня!

В это время Нана пятилась прямо на него, подметая пол перьями шляпы; она выставила зад и слегка потряхивала им, чтобы получалось соблазнительнее. Сильный удар ногой пришелся как раз в нужное место. Нана выпрямилась и вся побелела, узнав родителей. Вот уж, как говорится, не повезло!

— Вон отсюда! — орала публика.

Но Купо узнал в кавалере дочки того самого щуплого юнца, и ему было наплевать на остальных.

— Да, это мы с матерью! — заревел он. — Что, небось не ожидала? Так вот где мы тебя застукали, да еще с молокососом, который оскорбил меня!

Жервеза, стиснув зубы, оттолкнула мужа.

— Замолчи!.. Тут не о чем долго разговаривать, — сказала она.

И, подойдя к дочери, влепила ей две увесистых пощечины. От первой съехала набок шляпка, от второй побагровела белая, как платок, щека. Ошеломленная Нана не заплакала, не огрызнулась.

Оркестр продолжал играть, публика возмущалась и гневно вопила:

— Вон отсюда! Вон!

— Ну, поторапливайся! — продолжала Жервеза. — Ступай вперед! Да не вздумай удрать, не то проведешь ночь в тюрьме.

Щуплый юнец предусмотрительно скрылся. Тогда Нана, стиснув зубы, прямая, как струна, зашагала впереди родителей; она никак не могла прийти в себя от такой напасти. Если она пыталась свернуть в сторону, подзатыльник направлял ее к двери. Они вышли на улицу втроем среди шуток и улюлюканья толпы, под оглушительные звуки оркестра, который доигрывал кадриль; тромбоны так грохотали, что, казалось, в зале палят из пушек.

Жизнь снова вошла в колею. Проспав двенадцать часов подряд в своей прежней комнатушке, Нана целую неделю вела себя примерно. Она смастерила скромное платьице и носила чепчик, завязывая его ленты под пучком. В пылу рвения она даже заявила, что будет работать дома: это выгоднее, заработок зависит от самой себя, и не приходится слушать всякие гадости от товарок по мастерской. Она и впрямь нашла работу, разложила на столе все нужные принадлежности и в первые дни вставала часов в пять утра, чтобы крутить стебельки фиалок. Но, сдав несколько гроссов стебельков, она начала отлынивать от работы, руки у нее сводило от усталости, — девчонка потеряла привычку к труду и задыхалась в четырех стенах после полугода сплошных каникул. Клей высох в горшочке, лепестки и зеленая бумага покрылись жирными пятнами; хозяин трижды приходил к Купо и устраивал скандалы, требуя назад свой материал. Нана слонялась без дела, получала колотушки от отца, с утра до ночи грызлась с матерью, и обе женщины бросали друг другу в лицо чудовищные обвинения. Долго так продолжаться не могло. На двенадцатый день плутовка исчезла в своем скромном платьице и с чепчиком на голове. Лорийе, неприятно удивленные раскаянием Нана, чуть не лопнули со смеху: второе действие той же комедии, исчезновение номер два, барышня катит в коляске прямиком в Сен-Лазар! Ну и умора! Нана мастерица давать стрекача! Уж если родители непременно хотят удержать дочку дома, кое-что придется ей зашить и посадить озорницу под замок!

Перед посторонними Купо делали вид, будто очень рады: наконец-то избавились от этой дряни, а в глубине души они были в ярости. Но и ярость со временем проходит. Вскоре, даже глазом не моргнув, они выслушали новость: Нана шляется по их же кварталу. Жервеза, говорившая, будто дочь нарочно позорит родителей, не желала слушать сплетен — она выше всей этой грязи. Если теперь она встретит свою красотку, то не станет и рук о нее марать! Она поставила на ней крест, пусть девчонка околевает под забором голодная и холодная, — она пройдет мимо и даже не признается, что носила под сердцем эту дрянь. А Нана была душою всех окрестных балов. Ее знали повсюду — от «Белой королевы» до «Зала безумцев». Когда девчонка появлялась в «Эльзе-Монмартр», люди забирались на столы, чтобы поглядеть, как она вертит задом, отплясывая кадриль. Ее уже дважды выгоняли из «Красного замка», и теперь она только бродила у входа, поджидая знакомых. «Черный шарик» на бульваре и «Султан» на улице Пуассонье слыли приличными кафешантанами, и она ходила туда только в те дни, когда у нее под платьем бывало белье. Но всем увеселительным заведениям она предпочитала «Эрмитаж», в сыром темном дворе, и «Обер», в тупике Надран, — два крошечных вонючих помещения, освещенных всего-навсего полдюжиной ламп, где посетители чувствовали себя непринужденно, веселились от души и могли, не стесняясь, целоваться по углам. У Нана бывали взлеты и падения: словно по мановению волшебной палочки, она появлялась то в пышном наряде, как дама, то в лохмотьях, как замарашка. Ну и жизнь, нечего сказать!

Супругам Купо казалось иной раз, что они видят дочь в местах не совсем пристойных. Они отворачивались и уходили, не желая встречаться с ней нос к носу. Хватит с них, очень нужно служить посмешищем для всего зала ради того, чтобы привести домой такую паскуду. Но однажды вечером, часов около десяти, когда они уже ложились спать, кто-то постучал кулаком в дверь. Это была Нана — бессовестная девчонка преспокойно вернулась переночевать домой. Но, боже, в каком виде! Растрепанная, оборванная, в стоптанных ботинках, — словом, нищенка, место которой лишь в Доме призрения. Первым делом она получила хорошую трепку, а затем жадно набросилась на ломоть черствого хлеба и заснула как убитая, не дожевав последнего куска. И опять все началось сызнова. Стоило девчонке немного оправиться, как она исчезала. Птичка упорхнула — ни слуху ни духу! Проходили недели, месяцы, казалось, Нана пропала навсегда, но вдруг она появлялась неизвестно откуда, иной раз вся в ссадинах и кровоподтеках, и такая грязная, что до нее противно было дотронуться, а иной раз нарядно одетая, но еле держась на ногах от усталости после кутежа и распутства. Родителям пришлось свыкнуться и с этим. Побои ни к чему не вели. Сколько ее ни колотили, Нана продолжала смотреть на свой дом, как на постоялый двор, где можно отдохнуть и отоспаться. Она знала, что за ночлег придется расплачиваться — ее опять побьют, и, поразмыслив, принимала побои, если другого выхода не было. Впрочем, и драться надоедает. Супруги Купо кончили тем, что примирились с нежданными появлениями дочери. Приходит она или не приходит — все равно, лишь бы запирала за собою дверь. Бог мой, люди ко всему привыкают, а привычка — вторая натура!