Эмиль Золя - Западня

— Тоже мне, задается! — пробормотал насмешливо Ненасытная Утроба, он же Бездонная Бочка.

А Жервеза, стоя напротив Гуже, глядела на него, ласково улыбаясь. Боже мой! До чего глупы мужчины! Взять хотя бы этих двоих — ведь они дубасят по железу, только чтобы блеснуть перед ней! О, она отлично понимает, что, играя своими молотами, они хотят отбить ее друг у друга и хорохорятся, как два больших красных петуха перед белой курочкой. Ведь надо же придумать такую глупость! Как странно люди проявляют порой свои чувства! Да, это ради нее Фифина и Дедель грохочут по наковальне, ради нее плющится раскаленное железо, ради нее жаркий горн полыхает пожаром, разбрасывая снопы сверкающих искр. Они куют перед ней свою любовь, они оспаривают ее друг у друга, как будто она и впрямь достанется тому, кто выкует лучше. И, правду говоря, в глубине души это ее радовало: всякой женщине приятно, когда за ней ухаживают. Удары молота Желтой Бороды с особой силой отдавались у нее в сердце, оно само звенело, как наковальня, и этот ясный звон сливался с биением ее крови. Конечно, все это чепуха, но ей казалось, что громкие удары как будто вбивают ей что-то горячее вот сюда, прямо в сердце, и оно становится твердым, как железный болт. Когда она шла в сумерках по грязной улице к Гуже, ею овладело смутное желание, ей как будто хотелось съесть чего-нибудь вкусненького; и вот теперь она была удовлетворена, словно удары молота Желтой Бороды насытили ее. Она ничуть не сомневалась, что Гуже победит и она достанется ему. Ненасытная Утроба, он же Бездонная Бочка, такой противный: ходит в грязных брюках и замызганной куртке, да еще кривляется, как обезьяна. И она ждала, вся раскрасневшись, довольная, что ее обдает тяжелым жаром, вздрагивая всем телом от последних мощных ударов Фифины.

Гуже продолжал считать.

— Двадцать восемь! — крикнул он наконец и опустил молот на землю. — Готово. Можете поглядеть.

Головка у болта была круглая, гладкая, ровная, без единой вмятинки, как будто отлитая в форме, — настоящее ювелирное изделие. Кузнецы рассматривали болт, одобрительно кивая головой: тут ничего не скажешь — остается только снять шапку и поклониться! Ненасытная Утроба, он же Бездонная Бочка, попробовал балагурить, но вскоре скис и кончил тем, что поплелся повесив нос к своей наковальне. Тогда Жервеза прижалась к Гуже, словно для того, чтобы лучше разглядеть его работу. Этьен оставил мехи, огонь в горне понемногу затухал, бросая красный отблеск, словно заходящее солнце, и вдруг погас; все погрузилось во тьму. Прачка и кузнец стояли рядом, полные нежности, радуясь, что их окутывает мрак в этом грязном, закопченном сарае, пропахшем сажей и ржавым железом; приди они на свидание в самый укромный уголок Венсенского леса, они не чувствовали бы себя как здесь, совсем наедине. Гуже взял Жервезу за руку, как будто и вправду завоевал ее.

Выйдя во двор, они не обменялись ни одним словом. Гуже не знал, о чем говорить, и только сказал, что она могла бы увести Этьена, но до конца работы еще осталось полчаса. Помедлив, Жервеза собралась уходить, но Гуже снова окликнул ее, стараясь задержать хотя бы на несколько минут.

— Обождите, вы еще не все посмотрели… Право же, тут много интересного…

Он повел ее направо, в другой сарай, где хозяин оборудовал механическую мастерскую. На пороге она остановилась, оробев. Обширное помещение все содрогалось от грохота машин; громадные тени метались между красных огней. Но Гуже с улыбкой успокаивал ее и клялся, что бояться тут нечего, надо только подальше обходить машины, чтобы юбку не втянуло в зубчатое колесо. Он шел впереди, Жервеза следовала за ним среди оглушительного шума, в котором сливались и стук, и скрежет, и хрипение; вокруг, в клубах дыма, мелькали какие-то неясные тени, суетились черные фигуры, машины протягивали длинные руки, и Жервеза не могла отличить рабочих от станков. Проходы были очень узкие, приходилось перешагивать через препятствия, обходить какие-то ямы и жаться к стене, чтобы не попасть под тележку. Не слышно было даже собственного голоса. Жервеза еще ничего не могла разглядеть, все плясало у нее перед глазами. Затем ей почудились вверху взмахи тяжелых крыльев, она подняла голову и остановилась, разглядывая сеть приводных ремней: они покрывали весь потолок, сплетаясь в громадную паутину, и каждая ее нить разматывалась без конца. В углу, скрытый за небольшой кирпичной стенкой, стоял паровой двигатель, и казалось, ремни двигаются сами собой, появляясь из темной глубины, и скользят непрерывно, равномерно, плавно, словно стая ночных птиц. Жервеза чуть не упала, споткнувшись о воздуходувную трубу, — эти трубы тянулись во все стороны по земляному полу и обдавали своим резким дыханием множество небольших горнов возле станков. Тут Гуже начал рассказывать ей, что к чему; он пустил в ход одну воздуходувку и направил струю воздуха в горн, где с четырех сторон вспыхнули веером языки пламени, образуя ослепительный зубчатый венчик с красноватым отливом; огонь был такой яркий, что маленькие фонарики рабочих потускнели, напоминая темные пятна на солнце. Затем Гуже, напрягая голос, принялся объяснять ей устройство машин: вот механические ножницы, которые перекусывают железные бруски, отхватывая кусок за куском одним движением стальных челюстей, и выплевывают их на пол; вот машины для изготовления болтов и гвоздей, большие и сложные, они выковывают шляпки одним ударом, опуская на них могучий пресс; вот шлифовальный станок с маховиком и чугунным валом, который, бешено вращаясь и свистя, очищает готовые изделия; вот станки для нарезки болтов, — ими управляют женщины, — они делают резьбу на болтах и гайках под мерное постукивание блестящих стальных колес, густо покрытых смазкой. Теперь Жервеза видела все, начиная с металлических брусьев, стоявших у стены, и кончая готовыми болтами и гвоздями, ссыпанными в ящики, которые загромождали углы. Наконец она поняла весь ход работы и с улыбкой кивнула головой; однако смутная тревога сжимала ей сердце: она казалась себе такой маленькой и беззащитной среди этих могучих железных великанов и вздрагивала, замирая от страха всякий раз, как раздавался глухой стук шлифовальной машины. Глаза ее привыкли к темноте, и она уже различала в глубине неподвижно стоявших людей, которые управляли суетливой пляской маховиков, когда горн, окруженный сияющим венчиком, внезапно выбрасывал яркое пламя. Но она невольно все возвращалась взглядом к потолку, туда, где струилась живая кровь машин, где легко и плавно скользили приводные ремни; и, подняв глаза, она смотрела, как могучая немая сила трепещет под темными сводами потолка.

Тем временем Гуже остановился перед гвоздильной машиной. Он стоял задумавшись и, понурив голову, не сводил с нее глаз. Машина ковала сорокамиллиметровые гвозди для подков со спокойной уверенностью великана. Казалось, ничего не может быть проще! Кочегар вынимал кусок железа из горна, кузнец вставлял его в оправку, на которую все время лилась струйка воды, чтобы сталь не откалывалась, затем поворотом винта он опускал пресс — вот и все! Готовый болт с круглой, гладкой, словно отлитой головкой падал на землю. За двенадцать часов эта дьявольская машина могла изготовить сотни кило гвоздей. Гуже был от природы добряк, но иной раз ему хотелось схватить Фифину, размахнуться и сокрушить все эти машины, так его бесило, что их стальные руки сильнее, чем у него. Он чувствовал глубокую обиду, хотя и убеждал себя, что не может человеческая плоть тягаться с железом. Конечно, настанет день, когда машина вытеснит рабочего. Теперь кузнец уже получает не двенадцать, а девять франков в день, и, говорят, скоро оплата еще снизится; словом, ничего хорошего не жди от этих металлических чудовищ, которые выплевывают болты и гвозди сотнями с такой же легкостью, как если б это были сосиски. Минуты три Гуже молча смотрел на машину, брови его хмурились, пышная русая борода угрожающе топорщилась. Но вскоре черты его смягчились, и лицо мало-помалу стало кротким и спокойным. Он повернулся к Жервезе, которая стояла, прижавшись к нему, и сказал с грустной улыбкой: