Эрнст Гофман - Житейские воззрения кота Мурра. Повести и рассказы

Профессор и пришедшие с ним господа затеяли вокруг меня несносную возню, совершенно излишнюю, с моей точки зрения, при укладке серых сюртуков и ночных колпаков.

Вдруг снаружи кто-то громко закричал: «Дом горит!»

— Ага, — заметил маэстро Абрагам, — значит, мне пора спуститься вниз, а вы, господа, не беспокойтесь! Если есть опасность, я тотчас же вернусь, и мы примемся за дело!

И он торопливо вышел из комнаты. Я же сидел в корзине ни жив ни мертв. Дикий шум и дым, уже начавший проникать в комнату, еще более увеличивали мой страх. Черные мысли завладели мною. «Что, коль хозяин забудет обо мне, ведь тогда я бесславно погибну в огне!» В животе у меня, вероятно от чрезмерного страха, началось какое-то противное покалывание. «А что, коварен если он, хозяин добрый мой, и, черной завистью гоним, сгубить кота замыслил он? Что, коль невинное питье — не молоко, а яд, {85} 85 Стр. 156. «…Что коль невинное питье — не молоко, а яд?..» — Мурр перефразирует слова Джульетты (Шекспир, «Ромео и Джульетта», действие IV, сцена 3). составлен им лишь для того, чтоб извести меня?» Великолепный Мурр! даже в минуту смертельного страха ты мыслишь ямбами, не упуская из виду того, что когда-то было вычитано у Шекспира и Шлегеля! {86} 86 … что когда-то было вычитано у Шекспира и Шлегеля! — Август Вильгельм Шлегель (1767–1845) — немецкий писатель, теоретик романтизма, переводчик Шекспира. Первое издание сочинений Шекспира (10 томов) в переводе А.-В. Шлегеля вышло в 1797–1810 годах.

Но тут маэстро Абрагам просунул голову в дверь и сообщил:

— Опасность миновала, господа! Усаживайтесь поудобней, вон за тем столом, и распейте бутылочку-другую вина, вы найдете его в стенном шкафу; я же поднимусь ненадолго на крышу и хорошенько полью ее. Стой, — сперва надо поглядеть, как там мой славный кот поживает?

Хозяин вошел в комнату, снял крышку с корзины, где я сидел, ласково заговорил со мной, осведомился, как я себя чувствую. Спросил, не желаю ли я скушать еще одну жареную птичку, на что я отвечал неоднократным, самым нежным мяуканьем, причем весьма благодушно потягивался, из чего мой хозяин совершенно справедливо вывел заключение, что я сыт и желаю пока оставаться в корзине; он снова накрыл ее крышкой и ушел.

Теперь я окончательно уверился в дружеском ко мне расположении маэстро Абрагама. Мне бы, пожалуй, следовало устыдиться своих гнусных подозрений, если бы я не считал стыд неподобающим для мудрого мужа чувством. «В конце концов, — думал я, — пережитый мною безумный страх, недоверие, предчувствие беды — все это были только поэтические мечтания, свойственные гениальным, юным энтузиастам, они им столь же необходимы, как одурманивающий опиум!» Эта мысль успокоила меня совершенно.

Как только мой хозяин вышел из комнаты, я увидел сквозь щелку, что профессор, опасливо оглядев корзину, подмигнул своим приятелям, как бы желая открыть им что-то важное. Потом заговорил, но так тихо, что я не разобрал бы ни словечка, если бы небо не вложило в мои заостренные уши такой необычайно тонкий слух.

— Знаете ли, что мне хочется сейчас сделать? Знаете ли вы, что мне хочется подойти к корзинке, открыть ее и всадить этот острый нож в горло проклятого кота, который сидит там и скорее всего с наглым самодовольством насмехается над нами?

— Вы с ума сошли! — воскликнул один из гостей. — Вы с ума сошли, Лотарио! Извести такого красивого кота, любимца нашего дорогого маэстро! И почему вы так тихо говорите?

Профессор все тем же тихим шепотом объяснил им, что я все понимаю, что я умею читать и писать, что маэстро Абрагам каким-то поистине таинственным, непостижимым способом посвятил меня в науки, что уже сейчас, как поведал ему пудель Понто, я сочиняю прозу и стихи, и все это лукавый маэстро подстроил с единственной целью посрамить самых маститых ученых и поэтов.

— О, — говорил Лотарио, едва подавляя бешенство, — о, я уже предвижу, как маэстро Абрагам, и без того завладевший неограниченным доверием великого герцога, добьется для этого кота всего, чего пожелает! Эта бестия получит звание magister legens [58] Магистр, имеющий право читать лекции (лат.). , степень доктора, и, наконец, кот, уже профессором, взберется на кафедру эстетики и будет читать лекции об Эсхиле, Корнеле, Шекспире! Я вне себя! Он будет раздирать мои внутренности, а ведь когти у него ужасающие!

Все были до крайности поражены, услышав такие речи Лотарио, профессора эстетики. Один гость выразил мнение, что кот никак не может выучиться чтению и письму, ибо эти первоосновы всех наук требуют прежде всего сноровки, на какую способен только человек, а кроме того — способности мыслить, разума, так сказать, каковой встретишь даже не в каждом человеке, а ведь он — венец творения! Что же говорить о бессмысленной животине?

— Дорогой мой, — вступил в беседу второй, как мне показалось в моей корзине, мужчина весьма положительный, — дорогой мой, а что вы понимаете под «бессмысленной животиной»? Бессмысленных животных не бывает! Я сам нередко, погрузившись в тихое самосозерцание, испытываю глубочайшее уважение к ослам и прочим полезным тварям. Не понимаю, почему какое-нибудь смышленое домашнее животное, одаренное счастливыми природными задатками, нельзя научить читать и писать, более того — почему бы такому зверьку не возвыситься до положения ученого или поэта? Разве не было тому примеров? Я уже не говорю о сказках «Тысяча и одной ночи», лучшем историческом источнике, со всей его прагматической достоверностью, сошлюсь, милейший, лишь на Кота в сапогах, кота, преисполненного благородства, проницательного ума и глубокой учености.

Придя в восторг от похвалы коту, который, как мне подсказывал внутренний голос, безусловно был моим достойным предком, я не удержался и два-три раза громко чихнул. Оратор сразу замолчал, и все испуганно воззрились на мою корзину.

— Contentement, mon cher! [59] На здоровье, дорогой мой! (франц.). — заметил наконец только что ораторствовавший положительный господин и продолжал: — Если не ошибаюсь, дражайший эстетик, вы только что упоминали о некоем пуделе Понто, выдавшем вам тайну научных и поэтических занятий нашего кота. Это напоминает мне превосходнейшую Сервантесову Берганцу, о чьей дальнейшей судьбе повествует одна новая и весьма увлекательная книга. {87} 87 Стр. 158. …Сервантесову Берганцу, о чьей дальнейшей судьбе повествует одна новая и весьма увлекательная книга. — Имеется в виду рассказ Гофмана «Известия о новейших судьбах собаки Берганца» (1812), который является как бы продолжением «Новеллы о беседе собак» Сервантеса. Упомянутая собака тоже являет разительный пример наличия природных способностей у животных и восприимчивости последних к наукам…