Гарольд Роббинс - Парк-авеню 79

— Куда провалилась эта проклятая баба?

Успокаивая меня, Алекс быстро проговорил:

— Она шла к нам, но остановилась возле их стола. Наверное, принимает заказ.

Через мгновение официантка с каким-то странным выражением лица поставила передо мной джин. Я поднял стакан — подложенная под него салфетка была исписана знакомым детским почерком. Круглые буквы составили всего несколько слов: «Желаю хорошо развлечься, ваша честь. Удачи. Мария».

Я скомкал рыхлую бумажку и отхлебнул из стакана.

Она прекрасно знала, что мой успех обернется для нее десятью годами тюрьмы, но все равно желала мне удачи. Да, Мария никогда ничего не боялась. Даже в детстве. И мне нравилась ее отвага. Однажды, когда она хотела перебежать улицу перед несущимися со страшной скоростью машинами, я попытался ее удержать. Помню презрение, с каким Мария отбросила мою руку.

— Господи, какой же ты тюфяк! Боишься рисковать даже в пустяках!

— Мария, объясни, ради чего нужен этот риск? Тебя могут искалечить или даже задавить насмерть.

Она вызывающе сверкнула глазами:

— Ну а тебе-то какое дело? Моя жизнь! Что хочу, то с ней и делаю.

Пожалуй, главное различие между нами было именно во взглядах на жизнь, но и в более мелких вопросах мы тоже не могли найти общего языка. Мария обладала поразительной способностью совмещать несовместимое, например, быть одповременно нежной и чудовищно жестокой. Я молча страдал, не находя никакого разумного объяснения ее взбалмошности и многим странным выходкам, но однажды мама назвала мне причину всех этих несчастий.

Я снова отпил из стакана. Во рту остался горьковатый аромат холодного джина.

В тот вечер я долго ждал, когда Мария вернется со свидания. Ждал напрасно, а когда пришел домой, мама все поняла с одного взгляда, быстро подошла и мягко взяла за руку. «Она не для тебя, Майк. Пойми это». Я молча посмотрел в ее опечаленное лицо. «Сын, я не могу вмешиваться в твои дела и ты сам должен решать, с кем связывать свою жизнь. Но Мария не для тебя. Она не может, не умеет любить, потому что выросла без любви». Я вырвал руку и убежал в свою комнату, но еще долго помнил: «Без любви...»

Прошло много лет. Только теперь до меня дошел смысл маминых слов, и в этом — ключ ко всей жизни Марии: без любви.

Она отворила дверь кондитерской лавки и остановилась на пороге, ожидая, пока глаза привыкнут к полумраку.

От солнца, освещавшего сзади фигурку девушки, вспыхнул мерцающий нимб золотисто-рыжих волос. Растянутый в полуулыбке яркий рот показывал ослепительно красивые зубы.

В магазине никого не было. Она подошла к прилавку и нетерпеливо постучала монеткой по прохладной мраморной плите.

Из заднего — жилого помещения послышались торопливые шаркающие шаги.

— Минутку... Минутку. Я иду.

— Не торопитесь, мистер Рэннис. Это Мария. Я не спешу.

На ходу застегивая рубашку, за прилавком появился пожилой мужчина. При виде девушки он заметно оживился:

— А, Мария! Что вам угодно, красавица?

Она беззаботно улыбнулась:

— Я бы хотела пять штук «Твенти Гранд».

Лавочник машинально повернулся к полке, протянул руку за пачкой сигарет, но тут же опустил ее и через плечо вопросительно посмотрел на девушку.

— Не беспокойтесь, мистер Рэннис. Сегодня у меня есть пять центов.

Старик выложил на прилавок пять сигарет, накрыл их ладонью и выжидающе уставился на Марию.

Она нехотя подвинула к нему деньги, и монетка, звякнув, исчезла в кассовом ящике под прилавком. На грязно-сером мраморе ярко белели тонкие палочки сигарет. Девушка медленно взяла одну, потянулась к спичечному коробку, однако лавочник ее опередил и предупредительно чиркнул спичкой. Мария с наслаждением затянулась.

— Хорошо! Я думала, что уроки никогда не кончатся. Ужасно хотелось курить и никто не дал даже затянуться.

Мистер Рэннис широко улыбнулся, показав редкие испорченные зубы.

— Где ты пропадала, Мария? Я не видел тебя целую неделю.

Она вздохнула:

— Денег не было. Я ведь вам порядочно задолжала...

Старик окинул ее многозначительным взглядом, перед которым, по его мнению, не могла устоять ни одна женщина:

— Как тебе не стыдно, Мария? Разве я когда-нибудь напоминал о долге?

Девушка молча затянулась еще раз. Мистер Рэннис протянул руку через прилавок и крепко сжал тонкое запястье:

— Ты же знаешь, как я радуюсь каждому твоему приходу.

Мария мельком глянула на грубые пальцы старика и вызывающе ухмыльнулась:

— Вы радуетесь любой девочке.

Он удрученно покачал головой:

— Да ни одна из них не может сравниться с тобой! Я всегда любил тебя больше других... даже тогда, когда ты была во-от такой малюсенькой.

Девушка состроила недоверчивую гримасу:

— Так я вам и поверила! Как же...

— Честное слово! Сама посуди, разве стал бы я от кого-нибудь другого терпеть долг в три доллара двадцать пять центов?

Все это время Мария внимательно следила за стариком и, заметив, что его глаза подернулись томной пеленой, решительно высвободила руку:

— А вот и неправда! Фрэнси Киган говорила, что вы ей давали без денег.

Мистер Рэннис облизал пересохшие губы:

— Да, давал. Но заставил вернуть все до единого цента. Разве об этом она не сказала? А тебе я никогда не напоминал о деньгах.

Мария не ответила и с преувеличенным интересом оглядела лавку:

— Что-то здесь изменилось...

Лавочник гордо улыбнулся:

— Я перекрасил задние комнаты.

Девушка восхищенно приподняла бровь:

— О!

— Да, в такой приятной светло-зеленый цвет. Получилось очень уютно. Как только накоплю деньжат, покрашу еще и торговый зал.

Она резко рассмеялась:

— Накоплю деньжат? Ха-ха! Неужели вы считаете меня последней дурой, мистер Рэннис? Да всем известно, что у вас их куры не клюют.

Старик обиженно надул губы:

— Ах, детишки-детишки... Все вы почему-то так думаете. На самом деле у меня мелкий, пустячный бизнес. И доходы...

— Да-да, это видно.

Неожиданно девушка вплотную прижалась к стеклянной витрине, словно рассматривая через нее конфеты, и у старика перехватило дыхание.

Отделенный от Марии только прозрачной перегородкой, он разглядывал нежные изгибы ее тела, высокую тугую грудь в тесноватой белой блузке.

— Хочешь шоколадку?

С притворной грустью она опустила глаза:

— У меня больше нет денег.

Лавочник вкрадчиво забормотал:

— При чем здесь деньги? Я и так знаю, что у тебя их нет. Какую ты хочешь?

Мария на секунду подняла смеющиеся глаза.

— Любую. Ну... молочную.

Поедая девушку жадным взглядом, старик принялся копаться в картонках. Руки у него дрожали.

Лившееся с улицы яркое солнце подсвечивало сзади точеную девичью фигурку, пронизывало полупрозрачную ткань юбки и очерчивало под ней линию стройных ног.