Божена Немцова - Бабушка

Иржи чуть не рехнулся от радости. Одежды у меня никакой не было, только то, что на себе. Иржи тотчас купил мне юбку, кофту и гранаты на шею, остальное справил дядя. Видали вы мои гранаты, камлотовую коричневую юбку и голубую кофту? Это те самые. Богомольцы ушли, дядя отписал в письме, что я несколько дней поживу у него и приеду с ним вместе. Больше он ничего не сообщил. «Лучше, говорит, сами скажем». На третий день утром была наша свадьба, венчал нас полковой священник. Лидушка была посаженной матерью, Леготский — шафером, его сестра — подружкой, дядя и еще один знакомый из города — свидетелями. Больше на свадьбе никого не было. Лидушка приготовила обед, и провели мы этот день в страхе божием и в радости, вспоминая о родном доме. Лидушка за столом то и дело подтрунивала над Иржиком: «Вас, господин жених, и не узнаешь; это уж не прежний Иржи — лицо так и сияет! ... Да и не удивительно! ...» И другие отпускали шутки, как это водится. Иржи хотел, чтоб я у него осталась, но дядя не соглашался на это до тех пор, пока мы не вернемся с богомолья из Вамбержице и не побываем в Чехии.

Через несколько дней я и дядя уехали в Олешнице. Что тут было, когда наши узнали, что я уже замужем, а Иржик взят в солдаты!... Матушка ломала руки, причитала, что я покидаю ее и еду с солдатом на чужбину; она так плакала, что сердце разрывалось. Но отец, всегда мудрый и рассудительный, сразу порешил. «Теперь уж кончено, — заявил он, — чего они хотели, то и получили. Коли любят друг друга, все вытерпят; ты ведь, мать, тоже покинула для меня своих родителей ... Такова уж участь каждой девушки. Кто ж виноват, что Иржика постигла такая беда. Зато там служба недолгая. Отбудет срок и вернется домой. А вы, кума, успокойтесь. Иржик — умный парень, ему в чужой стороне тосковать не придется, уж он об этом позаботился. Перестань плакать и ты, Мадла: дай бог тебе счастья, пусть с тем, с кем шла под венец, ты бы и в могилу вместе легла». С этими словами батюшка благословил меня и заплакал. Матери наши тоже плакали.

Матушка, всегда такая заботливая, еще пуще засуетилась. «Ну, в уме ли ты, — упрекала она меня, — ни постели-то у тебя, ни одежи, ни посуды, а ты замуж вышла! Во всю свою жизнь не видала я такого непорядка!...» Дали мне хорошее приданое, и, когда все было готово, я вернулась к Иржику и уже не разлучалась с ним до самой его смерти. Кабы не эта несчастная война, может он и сейчас был бы жив. Вот видишь, голубушка, я тоже испытала и радости и горе и понимаю, что такое молодость да неразумие... — закончила бабушка и, тихо улыбаясь, положила свою сухую руку на округлое плечо Кристлы.

— Много вы испытали, бабушка, но все-таки были счастливы: ваше сердце получило то, чего желало. Если бы я знала, что после всех мучений будет и на моей улице праздник, — все бы перетерпела, пусть бы даже пришлось мне ждать Милу четырнадцать лет! – сказала Кристла.

— На все воля божья, девушка. Чему быть, того не миновать. Всякому свой талан. Положись-ка на бога.

— Так-то оно так, да ведь человек не всегда может с собой совладать. Если моего Якуба угонят в солдаты, я не смирюсь! ... С ним уйдет моя радость, с ним потеряю я единственную мою опору …

— Что ты говоришь, Кристла!... Будто нет у тебя отца?

— Есть у меня отец, и хороший, дай ему бог здоровья! Но только он старый и ворчливый. Ему хотелось, чтоб я в этом году непременно вышла замуж, чтоб было кому его заменить. Что я буду делать, если Якуба заберут в солдаты? А за другого я не пойду, хотя бы весь свет вверх дном перевернулся! Работать буду не покладая рук, чтоб тятенька не ворчал, а не поможет – все равно замуж не пойду! . . . Ах, бабушка, вы не поверите, сколько муки я принимаю в трактире! . .. Не подумайте, что я о работе говорю; боже сохрани, я работы не боюсь . . . Да ведь там такие вещи слушать доводится, что противно на белый свет глядеть.

— Разве твоему горю нельзя пособить?

— Да как же? Не раз просила я отца не пускать к нам таких гостей, а он даже замечания им не сделает. И мне говорит: «Болтай, что хочешь, только не груби, не то отвадишь всех посетителей, а ведь это наш хлеб». Нельзя мне быть грубой, неприветливой, а будь я поласковей, каждая пьяная рожа посчитает меня за свою игрушку. Нет уж, не быть мне веселой певуньей, как прежде! Что со мной теперь станется? . . . Кабы проходимцы какие, я бы их живо угомонила, а то ходят к нам управляющий да писарь из замка — с ними не поговоришь. От них-то мне и тошнехонько. Совестно сказать, бабушка, как этот старый козел ко мне липнет. Сдается мне, он во что бы то ни стало хочет спровадить Милу: ведь ему хорошо известно, что я за Милой, как за каменной стеной. Вот он и боится, чтоб с ним не случилось, как с итальянцем. Прикидывается только, будто хочет угодить старосте, который мстит Миле за дочь, а сам, мошенник, о своем интересе думает. Отец мой струхнул, а мать, бедняжка, сами знаете, не жилец на этом свете: больше лежит, чем ходит. Не могу я ее беспокоить. Вот если б у меня был муж, тогда другое дело. Бывало, я скажу Миле, что такой-то позволяет себе лишнее, он если не выставит за дверь, так осадит. Ах, бабушка, вы бы знали, как он любит меня и как я его люблю! ... — И, опустив голову на руки, девушка умолкла.

В эту самую минуту в садик, никем не замеченный, тихо вошел Мила. Его красивое лицо помрачнело, ясный взгляд затуманился, темно-каштановые кудри, падавшие парню на лоб, были сбриты; а щегольская выдровая шапка уступила место солдатскому высокому шлему с еловой веточкой. При виде его Барунка испугалась, а бабушка побледнела и, бессильно опустив руки на колени, прошептала: «Помогай тебе господь! . . .» Когда Кристла подняла голову, Мила протянул ей руку и еле слышно проговорил: «Вот я и солдат. Через три дня меня угонят в Градец...»

Не помня себя Кристла упала к нему на грудь.

15

Встретив на другой день возвращавшихся из школы детей, бабушка первым делом спросила:

— Отгадайте-ка, ребятушки, кто к нам пришел? Дети призадумались. Наконец, Барунка воскликнула:

— Пан Бейер, бабушка! Да?

— Ты угадала. Да еще не один. Сынка с собой привел.

— Ой, как я рад! Бежим к нему! — воскликнул Ян и бросился вперед: Вилем за ним; только сумки на спинах подпрыгивали.

Бабушка кричала мальчикам, чтоб они шли как люди и не неслись как угорелые, но их уж и след простыл. Запыхавшись, вбежали они в комнату; мать приготовилась было выбранить сыновей, но Бейер уже протянул навстречу им свои огромные ручищи, подняв в воздух каждого поочередно и расцеловал в обе щеки.

— Целый год вас не видал; что вы тут без меня поделывали? Как поживали? — спрашивал он густым басом, гулко раздававшимся в маленькой комнате.