Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 17. Лурд

Пьер и доктор Шассень снова вошли в неф, и там их опять охватила грусть при виде загубленного храма. Внутри обширного здания на земле валялись полусгнившие доски лесов, которые пришлось снять, чтобы они не обрушились на прохожих; в высокой траве лежали бревна, доски с гнездами для балок, обломки арок, пучки старых веревок, истлевших от сырости. Был тут и остов лебедки, похожий на виселицу. Ручки от лопат, сломанные тачки были разбросаны в беспорядке среди забытых здесь материалов и зеленоватых штабелей кирпича, замшелых, поросших вьюнком. Местами из-под крапивы выступали рельсы подъездной железной дороги, а в углу ржавела опрокинутая вагонетка. Среди этого кладбища всякого лома особенно тоскливо выглядел брошенный под навесом локомобиль. Пятнадцать лет стоял он там, остывший, недвижимый. Навес разрушался, сквозь дыры в крыше дождь поливал в непогоду выведенную из строя машину. Куски приводного ремня свисали с лебедки, опутывая ее гигантской паутиной. И все эти остатки металлических сооружений тоже разрушались, покрылись плесенью, желтые пятна которой превращали их в подобие древних орудий, источенных временем. Мертвый, застывший локомобиль с погасшею топкой был душой строительства, и она отлетела, так и не дождавшись, чтобы движимый милосердием ревнитель пробрался сюда сквозь шиповник и тернии и разбудил спящую красавицу церковь от тяжелого сна разрушения.

Наконец доктор Шассень заговорил:

— И подумать только, что каких-нибудь пятидесяти тысяч франков было бы достаточно, чтобы избежать такой катастрофы! Эта сумма позволила бы возвести крышу, здание было бы спасено, а там можно было бы и подождать… Но они хотели убить храм, как убили человека.

Жестом доктор указал вдаль, туда, где царили святые отцы Грота, которых он избегал называть по имени.

— А ведь они ежегодно получают девятьсот тысяч франков дохода! Но они предпочитают посылать подарки в Рим — надо же поддерживать могущественные связи…

Доктор Шассень невольно начал снова возмущаться врагами кюре Пейрамаля. Вся эта история вызывала в нем священный гнев против несправедливости. Стоя перед печальными развалинами, он вспомнил энтузиаста-кюре, который, целиком отдавшись постройке своей церкви, залез в долги и тратил деньги без счета, а между тем отец Сампе был начеку, пользовался каждой его ошибкой, дискредитировал его в глазах епископа, пресекал приток пожертвований и, наконец, остановил работы. А затем, после смерти аббата, потерпевшего поражение, начались бесконечные процессы, длившиеся целых пятнадцать лет, и время окончательно разрушило дело рук кюре Пейрамаля. Теперь церковь пришла в такое состояние, а долг возрос до такой цифры, что ни о каком строительстве не могло быть и речи! Камни медленно умирали. Локомобиль под развалившимся навесом, не защищенный от дождя, изъеденный ржавчиной, казалось, готов был рассыпаться от малейшего прикосновения.

— Я знаю, они торжествуют победу, теперь им никто больше не мешает. Этого-то они и хотели, они стремились стать хозяевами, захватить в свои руки власть и деньги… Страх перед конкуренцией побудил их устранить из Лурда даже религиозные ордена, пытавшиеся здесь обосноваться. К отцам Грота обращались иезуиты, доминиканцы, бенедиктинцы, капуцины, кармелиты, но святые отцы всегда ухитрялись им отказывать. Они мирятся лишь с женскими монастырями, им нужно стадо… Им принадлежит весь город, они содержат здесь лавки и торгуют богом оптом и в розницу!

Доктор Шассень медленно зашагал среди обломков нефа. Широким жестом он указал на царившее кругом запустение.

— Посмотрите на эту страшную картину… А там, на Розер и на собор, они затратили больше трех миллионов.

Внезапно, как и в холодной, темной комнате Бернадетты, Пьеру представился собор во всем своем торжествующем великолепии. Не здесь осуществлялась мечта кюре Пейрамаля, не здесь совершались требы и благословлялся коленопреклоненный народ под ликующие звуки органов. Пьер видел собор, сотрясаемый перезвоном колоколов, гудящий от восторженных кликов людей, дождавшихся чуда, собор, сверкающий огнями, увешанный хоругвями, лампадами, золотыми и серебряными сердцами, с причтом в золотых облачениях, святой чашей, подобной золотому светилу. Собор горел в лучах заходящего солнца, касаясь шпилем неба, и стены его содрогались от миллионов молитв. А эта церковь, которая умерла, не успев родиться, церковь, где приказом епископа запрещались богослужения, рассыпалась в прах, и ветер свободно гулял по ней. Ливни подтачивали понемногу камни, большие мухи жужжали в крапиве, разросшейся в нефе, и никто из верующих не приходил сюда; только жившие по соседству женщины переворачивали свое ветхое белье, сушившееся на траве. В мрачном молчании словно рыдал чей-то глухой голос, быть может, голос мраморных колонн, оплакивавших свою ненужную роскошь, скрытую под деревянными обшивками. Иногда по безлюдной абсиде пролетали, щебеча, птицы. Огромные крысы, укрывавшиеся под сваленными в кучу лесами, кусали друг друга, выскакивая из своих нор, и стремительно разбегались. Не было зрелища печальней и безнадежней, чем эти руины, возникшие по злой воле человека перед лицом их торжествующего соперника, сияющего золотом собора.

— Идем, — кратко сказал доктор Шассень.

Они вышли из церкви, прошли вдоль левого придела и оказались перед грубо сколоченной из досок дверью; спустившись по деревянной, наполовину сломанной лестнице с шатающимися ступеньками, они очутились в склепе.

Этот низкий зал, придавленный сводами, в точности воспроизводил расположение амвона. Приземистые, неотделанные колонны не были покрыты резьбой. Повсюду валялись материалы, дерево гнило на утрамбованной земле, огромный зал побелел от извести, как обычно бывает в недостроенных зданиях. Три окна, когда-то застекленные, но сейчас без единого стекла, заливали холодным светом скорбные голые стены.

И вот здесь, посредине зала, покоился прах кюре Пейрамаля. Ревностным друзьям аббата пришла в голову трогательная мысль похоронить его в склепе неоконченного храма. Мраморная гробница стояла на широком постаменте. Надписи золотыми буквами возвещали замысел подписавшихся на постройку памятника; то был глас правды и справедливости.

На фронтоне можно было прочесть: «Этот памятник воздвигнут в благословенную память великого служителя лурдской богоматери, на благочестивые оболы, присланные со всего мира». Справа — слова из послания папы Пия IX: «Ты отдал себя всецело строительству храма матери божьей». Слева — фраза из Евангелия: «Блаженны изгнанные за правду». Разве не выражали эти слова правдивую жалобу, законную надежду человека, погибшего в долгой борьбе за то, чтобы свято исполнить приказания святой девы, переданные через Бернадетту? И тут же находилась лурдская богоматерь — небольшая статуэтка ее была поставлена немного выше надгробной надписи, у голой стены, на которой висели в качестве украшения лишь венки из бисера. Перед могилой, как и перед Гротом, стояло в ряд пять-шесть скамеек для верующих, которым захотелось бы здесь посидеть.