Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 17. Лурд

Пьер не ответил. Но его чрезвычайно поразили рассуждения архитектора, и он понял наконец, что мучило его с момента приезда в Лурд. Несоответствие между современностью и верой прошедших веков, которую пытались воскресить, и порождало эту неудовлетворенность. Он Вызвал в памяти старинные соборы, где трепетно молились верующие, вспомнил древние предметы культа, иконопись, церковную утварь, деревянные и каменные статуи святых, удивительных по своей выразительности. В те далекие времена мастера верили, они вкладывали в свои создания все телесные и духовные силы со всей наивностью своих переживаний, как говорил г-н де Герсен. А ныне архитекторы строят церкви, равнодушно применяя лишь знания, так же, как строят пятиэтажные дома; предметы же культа — четки, медали, статуэтки — изготовляют оптом в перенаселенных кварталах Парижа мастеровые, гуляки, которые даже не ходят в церковь. Отсюда и эти красивенькие безделушки, дешевка и хлам, от нелепой сентиментальности которых тошнит! Лурд был наводнен, обезображен ими до такой степени, что людям с мало-мальски изысканным вкусом, бродившим по улицам города, становилось невмоготу. Все было грубо и никак не вязалось с попытками воскресить прошлое, с легендами, церемониями, процессиями минувших веков, и Пьер вдруг подумал, что в этом-то и заключается историческая и социальная обреченность Лурда: когда народ без благоговения строит церкви, без религиозного чувства изготовляет оптом четки, у него не может быть веры — она безвозвратно угасает.

Мария с детским нетерпением продолжала рыться в выставленных товарах, колеблясь, не находя ничего, что было бы достойно восторженной мечты, которую она хотела сохранить.

— Папа, время идет, ты должен проводить меня в больницу… Знаешь, я подарю Бланш медаль на серебряной цепочке. Это самое простое и красивое из всего, что здесь есть. Бланш будет носить ее как украшение… А себе я возьму вот эту статуэтку лурдской богоматери, она довольно мило раскрашена. Я поставлю ее в свою комнату, уберу свежими цветами… Не правда ли, будет хорошо?

Господин де Герсен одобрил ее выбор. Сам он был в затруднении.

— Ах ты господи! Как трудно что-нибудь найти! — Он рассматривал ручку из слоновой кости с шариками на конце вроде горошин, в которых были помещены микроскопические фотографии. Приложив глаз к крохотным отверстиям, он вдруг с восхищением воскликнул: — Смотрите-ка! Котловина Гаварни!.. Замечательно, все как на самом деле. Каким это образом здесь уместился такой колосс?.. Честное слово, куплю эту ручку. Она забавная и будет мне напоминать нашу экскурсию.

Пьер выбрал портрет Бернадетты — большую фотографию, на которой она была изображена на коленях, в черном платье, в шелковой косынке; говорили, что это единственная фотографическая карточка, снятая с натуры. Он поспешил расплатиться, и все трое собрались уходить, но тут в магазин вошла г-жа Мажесте и, вскрикнув от радости, захотела непременно сделать Марии подарок, заявив, что это принесет счастье ее дому.

— Прошу вас, мадемуазель, возьмите чашу для святой воды, выбирайте вот из этих! Святая дева, отметившая вас, отплатит мне сторицей.

Она повысила голос, добилась, что покупатели, набившиеся в магазин, заинтересовались и жадными глазами стали глядеть на девушку. Снова вокруг нее собралась толпа, стали останавливаться и прохожие на улице, когда хозяйка гостиницы вышла на порог и стала делать знаки торговцам, чьи лавки были напротив, возбуждая любопытство всех соседей.

— Пойдем! — повторяла Мария, которую все это крайне смущало.

Но отец снова задержал ее, увидев входившего в магазин священника.

— Господин аббат Дезермуаз!

Это был действительно красавец аббат, в тонкой сутане, надушенный, веселый, с свежевыбритым лицом. Не замечая своего вчерашнего спутника, он быстро подошел к Аполине и отвел ее в сторону. Пьер услышал, как он сказал ей вполголоса:

— Что же вы не принесли мне утром три дюжины четок?

Аполина засмеялась своим воркующим смехом, лукаво посмотрела на аббата снизу вверх и ничего не ответила.

— Это четки для моих маленьких духовных дочерей в Тулузе, я хотел положить их на дно чемодана; к тому же вы обещали мне помочь уложить белье.

Она продолжала смеяться, возбуждая его, искоса поглядывая на него красивыми глазами.

— Теперь я уеду только завтра. Принесите мне их вечером, хорошо? Когда освободитесь… Я живу в конце улицы, у Дюшен, меблированная комната в нижнем этаже… Будьте милой, приходите сами.

Улыбаясь уголками своих ярких губ, она сказала наконец кокетливым тоном, так, что он не мог понять, сдержит она обещание или нет:

— Разумеется, господин аббат, приду.

Их прервали. Г-н де Герсен подошел к аббату, чтобы пожать ему руку. Они тотчас же завели разговор о котловине Гаварни: очаровательная прогулка, чудесные часы, проведенные вместе, они никогда их не забудут. Затем они посмеялись над своими незадачливыми спутниками, добродушными священниками, забавлявшими их своей наивностью. Архитектор напомнил своему новому другу об обещании заинтересовать тулузского миллионера его работами по управлению воздушными шарами.

— Ста тысяч франков в качестве первого аванса будет вполне достаточно, — сказал он.

— Положитесь на меня, — заявил аббат Дезермуаз. — Вы не зря молились святой деве.

Пьер, держа в руках портрет Бернадетты, поразился необычайным сходством Аполины с ясновидящей. То же, несколько крупное, лицо, тот же пухлый рот, то же чудесные глаза; он вспомнил, что г-жа Мажесте уже указывала ему на это удивительное сходство, тем более что Аполина провела в Бартресе детство в такой же бедной семье, пока тетка не взяла ее к себе в давку помощницей. Бернадетта! Аполина! Какое неожиданное перевоплощение через тридцать лет! Эта Аполина с любезными улыбками, бегавшая на свидания, эта девушка, о которой ходили самые недвусмысленные слухи! И вдруг перед его глазами снова встал новый Лурд: извозчики, продавщицы свечей, содержательницы комнат, ловившие на вокзале постояльцев, сотни меблированных домов с укромными квартирками, толпы праздных священников, пылкие сестры милосердия и просто случайные прохожие, являвшиеся сюда, чтобы удовлетворить свои желания. Он видел торгашество, бурно расцветшее благодаря миллионам, которые сыпались дождем, — город, жаждущий наживы, лавки, превращающие улицы в базар, взаимную грызню торговцев, хозяев гостиниц, жадно обирающих паломников, и, наконец, Голубых Сестер, содержательниц табльдота, и преподобных отцов Грота, торгующих своим богом! Какое страшное и грустное зрелище — чистый образ Бернадетты, увлекающий толпы, которые гонятся за иллюзией счастья, притягивающий груды золота и, в конечном счете, ведущий к растлению! Достаточно было пробудить суеверие, как люди повалили сюда толпами, потекли деньги и навсегда развратили этот честный край. Там, где цвела целомудренная лилия, теперь взросла на почве алчности и наслаждений чувственная роза. С той поры, как невинное дитя увидело здесь святую деву, Вифлеем превратился в Содом.