Чарльз Диккенс - Битва жизни (пер. Кронеберг)

И Клеменси согласилась съ книгъ, пожавши его руку. Бритнъ, котораго отчаяніе жены (это обстоятельство было для всего не легче петли) едва не уничтожило, одобрилъ это мнѣніе. Снитчей и Уарденъ вошли на верхъ и скоро завязали тамъ разговоръ, но такъ осторожно, что говора ихъ рѣшительно не было слышно въ кухнѣ за стукомъ блюдъ и тарелокъ, шипѣніемъ сковороды, ворчаніемъ кострюль, монотоннымъ вальсомъ вертѣла — къ ужаснымъ взвизгиваніемъ при каждомъ оборотѣ, - и за другими приготовленіями къ ихъ обѣду.

Слѣдующій день былъ ясенъ и тихъ; нигдѣ осень не пестрѣла такими очаровательными красками, какъ въ саду доктора. Снѣгъ многихъ зимъ стаялъ съ этой почвы и прошумѣли листья многихъ лѣтъ, съ тѣхъ поръ, какъ бѣжала Мери. Опять зазеленѣли надъ дверьми каприфоліи, деревья бросали на траву мягкую дрожащую тѣнь, ландшафтъ былъ спокоенъ и свѣтелъ по прежнему. Но гдѣ же была она?

Не здѣсь, не здѣсь. Странно было бы видѣть ее теперь въ этомъ старомъ домѣ, какъ странно было, въ первое время, видѣть этотъ домъ безъ нея. Но въ домашнемъ уголку сидѣла женщина, сердце которой не разставалось съ Мери; Мери жида въ ея вѣрной памяти неизмѣнная, юная, полная надеждъ; ее никто не замѣнилъ въ этомъ сердцѣ; а оно принадлежало теперь матери: возлѣ вся играла малютка дочь, — и имя Мери дрожало на нѣжныхъ губахъ матери.

Отсутствующая Мери какъ будто жила во взорѣ Граціи, сидѣвшей съ мужемъ въ саду, въ день своей свадьбы, въ день рожденія его и Мери.

Онъ не сдѣлался великимъ человѣкомъ, не разбогатѣлъ, не забылъ друзей и лѣта юности, — онъ не оправдалъ ни одного изъ предсказаній доктора. Но терпѣливо посѣщая хижины бѣдныхъ, проводя ночи у изголовья больного, ежедневно творя добро и разсыпая ласки, эти цвѣты на глухой тропинкѣ жизни, которые не вянутъ подъ тяжелою ногою бѣдности, но встаютъ съ эластическою силою и украшаютъ путь ея, — онъ съ каждымъ годомъ все больше и больше убѣждался въ своемъ старомъ вѣрованіи. Образъ его жизни, тихій и уединенный, показалъ ему, что люди и теперь еще, какъ и старое время, бесѣдуютъ съ ангелами и, сами того не зная, — и что самые невзрачные, даже самые безобразные и покрытые рубищемъ, просвѣтляются, такъ сказать, горемъ и несчастіемъ и вѣнчаются ореоломъ бѣдствія.

Жизнь его была полезнѣе на измѣнившемся полѣ битвы, чѣмъ если бы онъ неутомимо бросился на болѣе блестящее поприще; и здѣсь онъ былъ счастливъ съ своею женою, Граціею.

А Мери? Неужели онъ забылъ ней?

Они разговаривали о ночи бѣгства.

— Время съ тѣхъ поръ летѣло, милая Грація, сказалъ онъ:- а кажется, какъ давно это было! Мы считаемъ время не годами, а событіями и перемѣнами внутри васъ.

— А цѣлые года прошли съ тѣхъ поръ, какъ Мери нѣтъ съ нами, возразила Грація. — Сегодня въ шестой разъ сидимъ мы здѣсь въ день ея рожденія и бесѣдуемъ о счастливой минутѣ ея возвращенія, такъ долго ожидаемой и такъ долго откладываемой. О, когда-то она наступитъ!

Глаза ея наполнились слезами; мужъ наблюдалъ ее внимательно и, придвинувшись къ ней ближе, сказалъ:

— Но вѣдь Мери написала тебѣ въ прощальномъ письмѣ, которое оставила у тебя на столѣ, душа моя, нѣкоторое ты такъ часто перечитываешь, что она не можетъ возвратиться раньше, какъ черезъ нѣсколько лѣтъ. Не такъ ли?

Грація достала съ груди письмо, поцаловала его и сказала: да.

— И что, какъ бы счастлива ни была она въ продолженіи этихъ лѣтъ, она все будетъ думать о минутѣ, въ которую снова увидится съ тобою, и когда все объяснятся, — и что она проситъ я тебя не терять этой надежды. Вѣдь такъ она писала, не правда ли?

— Да.

— О тоже повторяла она во всякомъ письмѣ?

— Исключая послѣдняго, что получено нѣсколько мѣсяцовъ тому назадъ: въ немъ она говоритъ о тебѣ, о томъ, что тебѣ уже извѣстно, и что я должна узнать сегодня ввечеру.

Онъ посмотрѣлъ на солнце, которое уже склонилось на западъ, и сказалъ, что назначенное для того время — захожденіе солнца.

— Альфредъ! сказала Грація, положивши руку на плечо мужа. — Въ этомъ первомъ письмѣ, которое я такъ часто перечитываю, есть что-то, о чемъ я никогда тебѣ не говорила. Но теперь, въ минуту, когда вся ваша жизнь какъ будто успокоивается вмѣстѣ съ находящимъ солнцемъ, я не могу молчать дальше.

— Что же это такое, душа моя?

— Оставляя насъ, Мери написала мнѣ, между прочимъ, что нѣкогда ты поручилъ ее мнѣ какъ священный залогъ для храненія, и что теперь она точно также ввѣряетъ тебя мнѣ; она просила и умоляла меня, если я люблю ей, если люблю тебя, не отвергнуть любви твоей, которая, какъ она полагала (или знала, по ея выраженію) обратится ко мнѣ, когда заживетъ рана сердца. Она просила, меня отвѣтить тебѣ любовью на любовь.

— И сдѣлать меня опять гордымъ своимъ счастьемъ человѣкомъ? Не такъ ли она сказала?

— Нѣтъ: осчастливить меня твоею любовью, отвѣчала она, припавши на грудь мужа.

— Послушай, душа моя! сказалъ онъ. — Нѣтъ, оставайся такъ, — прибавилъ онъ, прижавши къ своему плечу голову, которую она было подняла. — Я знаю, почему ты до сихъ поръ не говорила мнѣ объ этомъ мѣстѣ въ ея письмѣ. Знаю, почему и слѣда его не было замѣтно ни въ словахъ твоихъ, ни во взорахъ. Знаю, почему Грація, мой вѣрный другъ, съ такимъ трудомъ согласилась быть моей женой. И именно по этому-то знаю я, какъ неоцѣненно сердце, которое прижимаю я теперь къ груди моей, и благодарю Бога за такое сокровище!

Онъ прижалъ ее къ своему сердцу, и она заплакала, но слезами упоенія. Черезъ минуту онъ взглянулъ на дитя, игравшее у ногъ ихъ съ корзиною цвѣтовъ, и попросилъ его посмотрѣть на пурауръ и золото заходящаго солнца.

— Альфредъ, сказала Грація, быстро поднявши голову, при этихъ словахъ: — солнце заходитъ. Ты не забылъ, что должна я узнать до его захожденія.

— Ты должна узнать истинную исторію Мери, душа моя, отвѣчалъ онъ.

— Всю истину, сказала она умоляющимъ голосомъ. — Чтобы ничего больше не было отъ меня скрыто. Такъ было мнѣ обѣщано. Не правда ли?

— Да.

— До захожденія солнца въ день рожденія Мери. Видишь, Альфредъ, оно почти уже заходитъ.

Онъ обнялъ ее и, пристально глядя ей въ глаза, сказалъ:

— Не я долженъ раскрыть тебѣ эту истину, милая Грація. Ты услышишь ее изъ другихъ устъ.

— Изъ другихъ! повторила она слабымъ голосомъ.

— Да. Я знаю твердость твоего сердца, знаю твое мужество; слова два пріуготовительныхъ для тебя довольно. Ты сказала правду: часъ насталъ. Скажи мнѣ, что ты теперь въ силахъ вынести испытаніе, сюрпризъ, душевное потрясеніе, — и вѣстникъ ждетъ у входа.

— Какой вѣстникъ? и какую вѣсть принесъ онъ?

— Я обязался не говорить ничего больше, сказалъ онъ, все еще не сводя съ вся глазъ. — Ты не догадываешься?

— Боюсь и подумать, отвѣчала она.

Ее пугало волненіе на его лицѣ. Она опять припала къ его плечу, дрожа, и оросила его подождать минуту.