Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 14. Деньги

Неудержимая страстность Саккара подняла его на такую высоту, она же должна была его погубить. Отдавшись своим вожделениям, он хотел бы открыть в себе шестое чувство, чтобы утолить его. Каролина, которая теперь всегда улыбалась, улыбалась даже и тогда, когда сердце ее исходило кровью, по-прежнему была для него подругой, к которой он относился со Своеобразной, почти супружеской почтительностью. Баронесса Сандорф, чьи окруженные синевой глаза и алые губы решительно лгали, уже перестала занимать его, оставаясь холодной, как лед, при всем своем извращенном любопытстве. Впрочем, он и сам никогда не испытывал сильных увлечений, принадлежа к тому типу финансовых дельцов, которые слишком заняты и по-иному расходуют свои нервы, а за любовь платят помесячно. Поэтому, когда на груде его новых миллионов он вспомнил о женщине, ему важно было только одно — купить ее подороже и показать всему Парижу: так покупают крупный бриллиант, чтобы похвастаться им, приколов его к галстуку. К тому же это было превосходной рекламой! Человек, способный потратить много денег на женщину, несомненно, обладает большим состоянием. Выбор его сразу пал на г-жу де Жёмон, у которой он два или три раза обедал с Максимом. В свои тридцать шесть лет она была еще очень хороша, обладая правильной и строгой красотой Юноны, а своей блестящей репутацией обязана была тому, что император заплатил ей за одну ночь сто тысяч франков, не считая ордена для мужа, вполне приличного господина, чье общественное положение заключалось в том, что он был мужем своей жены. Супруги жили широко, были приняты всюду — в министерствах, при дворе, — черпая необходимые средства в очень редких и строго обдуманных сделках, довольствуясь тремя-четырьмя ночами в год. Все знали, что эта связь обходится безумно дорого, считали ее признаком самого хорошего тона, и Саккар, которого особенно подстегивало желание отведать этот лакомый кусочек самого императора, дошел в своих предложениях до двухсот тысяч франков, так как вначале муж поморщился при виде финансиста с сомнительным прошлым, сочтя его слишком незначительной особой, компрометирующей своей безнравственностью.

Как раз около этого времени маленькая г-жа Конэн наотрез отказалась уступить Саккару. Он часто навещал писчебумажный магазин на улице Фейдо, постоянно покупая там записные книжки, и его очень привлекала эта обворожительная блондинка, розовая, пухленькая, со светлыми шелковистыми волосами, этот кудрявый барашек, грациозный и ласковый, всегда веселый.

— Нет, не хочу, с вами — ни за что!

Уж если она сказала „ни за что“, все было кончено: она никогда не меняла своего решения.

— Но почему? Ведь я как-то видел вас с мужчиной. Вы выходили из меблированной квартирки возле пассажа Панорам…

Она покраснела, но продолжала храбро смотреть ему в глаза. Эта меблированная квартира, хозяйкой которой была одна пожилая дама, ее приятельница, действительно служила ей местом свиданий, если, повинуясь капризу, она уступала мольбам какого-нибудь биржевого дельца в те часы, когда славный ее муженек клеил свои папки, и она бегала по Парижу, выполняя различные поручения.

— Вы отлично знаете… Это был Гюстав Седиль, ваш любовник.

Она мило покачала головкой. Нет, нет! У нее нет любовников. Ни один мужчина не может похвастать, что обладал ею дважды. За кого он ее принимает? Один раз — пожалуй, мимоходом, чтобы развлечься, не придавая этому значения! И все они оставались после этого ее друзьями, очень признательными, очень скромными.

— Так это потому, что я уже не молод?

Она снова покачала головой и, как всегда, засмеялась, словно говоря, что ей дела нет до возраста ее поклонников. Она уступала и менее молодым и менее красивым, а нередко и совсем небогатым мужчинам.

— Так почему же, скажите, почему?

— О господи, да ведь это так просто… Потому, что вы мне не нравитесь. С вами — ни за что!

При всем этом она была с ним любезна, как будто и сама огорчалась, что не может удовлетворить его желание.

— Послушайте, — сказал он грубо, — вы получите столько, сколько пожелаете… Хотите тысячу, две тысячи за один раз, за один-единственный раз?

При каждой новой надбавке она мило качала головой в знак отрицания…

— Хотите… Послушайте, хотите десять, хотите двадцать тысяч?

Мягко положив свою маленькую ручку на его рукав, она остановила ею:

— Ни за десять, ни за пятьдесят, ни за сто тысяч! Вы можете прибавлять сколько угодно, все равно я скажу: „Нет, нет и нет“… Вы видите, на мне нет ни одной драгоценности. О, мне предлагали немало — вещи, деньги, все, что угодно! Но мне ничего не нужно. Вполне достаточно, если это доставляет удовольствие… Поймите же, что мой муж любит меня всем сердцем и что я тоже очень его люблю. Он вполне порядочный человек. И я вовсе не хочу убить его, причинив ему такое горе… Что я буду делать с вашими деньгами, раз я не могу отдать их мужу? Мы не так уж бедны, со временем мы выйдем из дела с кругленькой суммой, но если все эти господа из дружбы ко мне остаются нашими покупателями, то я не отказываюсь… О, я вовсе не хочу казаться более бескорыстной, чем я есть на самом деле. Будь я одинока, я бы еще подумала. Но неужели вы думаете, что мой муж примет ваши сто тысяч франков за то, что я проведу с вами ночь?.. Нет, нет, даже и за миллион!

Она упрямо стояла на своем. Саккар, возбужденный этим неожиданным сопротивлением, тоже упорствовал почти целый месяц. Ее смеющееся личико, большие, нежные, полные сочувствия глаза приводили его в неистовство! Как, значит, не все можно купить за деньги! Вот женщина, которой другие обладали даром, а он ничего не может добиться даже за сумасшедшую цену! Она говорит „нет“, и ее нельзя убедить. Он жестоко страдал в разгаре своего триумфа этот отказ как бы подрывал его веру в собственное могущество, внушал тайное разочарование, вызывал сомнение в силе денег, которую до сих пор он считал абсолютной и безусловной.

Но вот однажды вечерам его тщеславие было вполне удовлетворено. То был кульминационный пункт всей его жизни.

По случаю Выставки в министерстве иностранных дел давали бал, и Саккар выбрал это празднество, чтобы публично засвидетельствовать счастье одной ночи, про“ веденной им с г-жой де Жёмон, — ибо во все сделки, заключенные этой красавицей, всегда входило условие, по которому счастливый обладатель имел право обнародовать свой успех, дабы дело полностью получило желанную огласку. Итак, около двенадцати часов ночи в один из салонов министерства, где обнаженные плечи, залитые ослепительным светом люстр, резко выделялись на фоне черных фраков, вошел Саккар под руку с г-жой де Жёмон. За ними следовал муж. При их появлении толпа расступилась, образовав широкий проход для этой наглой прихоти ценою в двести тысяч франков, для этого скандального воплощения необузданных вожделений и безумной расточительности. Все улыбались, все оживленно, ничуть не осуждая, перешептывались среди опьяняющего аромата корсажей, под убаюкивающие звуки далекого оркестра. А в глубине салона другая толпа любопытных теснилась вокруг какого-то гиганта в великолепном, ослепительно белом кирасирском мундире. Это был граф Бисмарк на голову выше всех окружающих. С крупным носом, с глазами навыкате и массивной челюстью, украшенной усами варвара-завоевателя, он смеялся громким, раскатистым смехом. Совсем недавно, после Садовой, он подарил Пруссии Германию. Направленные против Франции союзные договоры, существование которых долгое время отрицалось, были подписаны несколько месяцев назад, и воина, чуть было не вспыхнувшая в мае из-за Люксембургского инцидента, отныне была неизбежной. Когда торжествующий Саккар под руку с г-жой де Жёмон и в сопровождении мужа проходил через комнату, смех графа Бисмарка на минуту замер, и этот великан проводил их снисходительно-насмешливым и любопытным взглядом.