Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 12. Земля

Обе сестры, побежденные щедростью Жана, со смехом отказывались. А Ламбурдье уже тянул через изгородь руку, чтобы забрать сто су. Затем он исчез, лошадь покатила длинную повозку дальше, и хриплый призыв его рожка замолк на повороте дороги.

Жан решил сейчас же двинуть дело и объясниться с Лизой. Его намерению помешало неожиданное происшествие. По всей вероятности, конюшня была плохо закрыта, так как осел Гедеон очутился посреди огорода и отважно ощипывал гряду моркови. Этот здоровый, крупный осел рыжеватой масти, с большим серым крестом на спине, был забавным и хитрейшим существом. Он великолепно отодвигал мордой засов и являлся в кухню за своей порцией хлеба. По тому, как Гедеон шевелил ушами, когда его бранили за проделки, видно было, что он понимает то, что ему говорят. Как только Гедеон увидел, что его выходка замечена, он принял совершенно равнодушный и безобидный вид. Когда на него закричали и замахнулись, он пустился бежать, но вместо того, чтобы вернуться во двор, бросился по дорожкам в самую глубь сада. Началась настоящая погоня, и когда Франсуазе удалось наконец схватить его, он весь подобрался, втянув в туловище уши и ноги, и как бы старался стать тяжелее, чтобы помедленнее двигаться. Ничто не помогало — ни пинки, ни ласковые уговоры. Потребовалось вмешательство Жана, который саданул его в зад своими сильными мужскими руками, потому что Гедеон после того, как он перешел исключительно под начало женщин, стал выказывать к ним полнейшее презрение. От этой суматохи Жюль проснулся и заревел. Случай был упущен, и парню на этот раз не оставалось ничего другого, как отправиться домой, не сказав ни слова.

Прошла целая неделя, в течение которой Жан не мог отделаться от чувства робости и не решался уже на разговор. Не то чтобы дело казалось ему неподходящим — напротив, размышления убеждали его в том, что выгод тут даже больше, чем он ожидал раньше, и они представлялись обеим сторонам. Если у него не было никакого имущества, то у нее был на руках ребенок, — это уравнивало. Жан не руководствовался никакими корыстными расчетами, он столько же заботился о ее счастье, сколько о своем собственном. А потом женитьба освободила бы его от Жаклины, с которой он снова сошелся, уступая своему влечению. Он решился, таким образом, окончательно и ждал лишь случая, чтобы объясниться, подыскивая слова, которые ему придется сказать, так как и служба в полку не помогла ему избавиться от неловкости в обращении с женщинами.

Однажды Жан удрал с фермы около четырех часов с твердым намерением поговорить. В этот час Франсуаза выгоняла коров на вечернее пастбище, и он выбрал именно это время, чтобы оказаться с Лизой наедине. Но сначала Жана ожидало разочарование. Фрима, как дружески расположенная соседка, помогала в кухне молодой женщине отстирывать намоченное накануне белье. С самого утра там кипел котел с золой и ароматными кореньями ириса. Котел был подвешен над очагом, где ярким пламенем горели тополевые дрова. Подоткнув юбку и засучив рукава, Лиза черпала воду желтым глиняным горшком и поливала сложенное в лохань белье; в самом низу были простыни, затем тряпки, потом рубашки, наконец опять простыни. Большой помощи Фрима не оказывала, она лишь через каждые пять минут выливала обратно в котел ведро, которое стояло под лоханью и куда стекала с белья зольная вода, да болтала.

Жан терпеливо ждал, надеясь, что она уйдет. Но она не уходила, продолжая рассказывать о своем несчастном муже-паралитике, который мог двигать только одной рукой. Это было большое горе. Они никогда не жили богато, но, пока он работал, арендовали землю и с выгодой для себя возделывали ее. Теперь же Фриме стало тяжелее, так как вся обработка единственного арпана земли, принадлежавшего им, легла на ее плечи. Она выбивалась из сил, собирала на дорогах конский навоз, потому что своего скота у них не было, выращивала салат, горох, бобы, ухаживала за каждым ростком и даже поливала три сливовых и два абрикосовых дерева. Благодаря ее трудам этот арпан земли начал приносить значительный доход, и каждую субботу она отправлялась на рынок в Клуа, сгибаясь под тяжестью двух огромных корзин; более крупные овощи перевозил ей на повозке сосед. Она редко возвращалась домой, не выручив нескольких пятифранковых монет, в особенности когда созревали фрукты. Но что ее постоянно огорчало, так это недостаток навоза: ни конского навоза, ни помета нескольких кроликов и кур, которых она все-таки держала, ей не хватало. Она дошла до того, что стала пользоваться испражнениями старика и своими собственными, этим человеческим удобрением, к которому относятся с таким презрением даже в деревнях. Об этом стало известно, над ней подшучивали, и она получила прозвище «мамаша Дерьмо», которое вредило ее торговле на рынке. Городские дамочки перестали покупать ее великолепную капусту и морковь, с отвращением отворачиваясь от нее. Как ни кротка была Фрима, но это выводило ее из себя.

— Так вот, Капрал, скажите мне, разве это разумно?.. Разве нельзя пользоваться всем тем, что посылает нам господь бог? А потом, разве скотский навоз чище?.. Нет, нет, тут только зависть; они, в Рони, завидуют мне, что у меня овощи растут лучше… Скажите, Капрал, вам это тоже противно?

Жан, смутившись, ответил;

— Да, не скажу, чтобы такая штука была особенно аппетитной! К такому ведь не привыкли, хотя, может быть, это только предрассудок.

Подобная откровенность привела бедную женщину в полное отчаяние. Она не была сплетницей, но на этот раз не могла себя сдержать.

— Ладно, значит, они и вас уже восстановили против меня. Да знали бы вы, что это за мерзавцы и что они про вас болтают!

И она выложила все роньские сплетни о молодом парне. Сперва его ненавидели за то, что он рабочий, что он пилит и строгает, вместо того чтобы пахать землю. Потом, когда и он впрягся в плуг, его стали обвинять в том, что он, пришелец, отбивает у здешних хлеб. Кто знает, откуда он явился! Может быть, он что-нибудь натворил и ему теперь нельзя вернуться домой? За его отношениями с Жаклиной шпионили и говорили, что в один прекрасный день они отравят папашу Урдекена и обворуют его.

— Ах, сволочи! — пробормотал Жан, побледнев от негодования.

Лиза, опускавшая в это время горшок в кипящий котел, при имени Жаклины, которой она сама иногда поддразнивала Жана, расхохоталась.

— Ну, раз уж начала, надо досказать все до конца, — продолжала Фрима. — Каких только гадостей про вас не говорят с тех пор, как вы начали приходить сюда… На прошлой неделе вы подарили каждой из них по фуляровому шарфу, в воскресенье за обедней на это обратили внимание… Очень грязная история, но говорят, что вы живете с ними обеими.

Жан внезапно поднялся и с дрожью в голосе, но решительно сказал: