Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 8. Накипь

В окне квартиры Дюверье появился Ипполит; он чистил хозяйские башмаки. Служанки как ни в чем не бывало очень любезно поздоровались с ним, так как он считался среди них аристократом; он презирал Лизу, в свою очередь презиравшую Адель, и держался еще более высокомерно, чем богатые господа, которые свысока взирают на господ победнее. Служанки спросили у него, как поживают мадемуазель Клеманс и мадемуазель Жюли. Спасибо, они помирают там со скуки, но чувствуют себя неплохо. Однако Ипполит сразу же переменил тему разговора.

— Вы слышали сегодня ночью, как эта башмачница мучилась животом? До чего противно! К счастью, она скоро выедет отсюда. Мне так и хотелось крикнуть ей: «Поднатужься, и дело с концом!»

— Господин Ипполит совершенно прав, — подхватила Лиза. — Что может быть хуже, чем женщина, у которой вечно болит живот… Я-то, слава богу, даже не знаю, что это такое, но случись это со мной, я уж как-нибудь потерпела бы… Надо же дать людям спать.

Виктория, желая позабавиться, опять напустилась на Адель:

— Эй ты, пузатая! А ты, когда рожала своего первого, как он у тебя появился, спереди или сзади?

Раскаты грубого хохота понеслись из всех кухонь.

— Ребенок? — опешив, спросила Адель. — Нет уж, не надо мне никаких ребят! Во-первых, это не полагается, да мне они и ни к чему!

— Милая моя, — серьезно сказала Лиза, — так уж нам положено — рожать детей… Не воображаешь ли ты, что господь бог создал тебя не такой, как все?

И они заговорили о г-же Кампардон: вот кому нечего бояться — это единственное, что есть приятного в ее положении. Затем они стали перебирать всех дам, живущих в доме: г-жу Жюзер, которая принимает меры предосторожности, г-жу Дюверье, которую тошнит от ее мужа, г-жу Валери, которая заводит детей от посторонних мужчин, потому что ее муженек вовсе не пригоден для этого. И они разражались смехом, поднимавшимся клубами из темного колодца.

Берта еще больше побледнела. Не решаясь выйти из комнаты, она ждала, потупив глаза, пристыженная, словно ее обесчестили на глазах у Октава. А он, возмущенный этими женщинами, чувствовал, что они зашли чересчур далеко в своих гнусностях, что теперь он уже не сможет обнять Берту: его желание угасало, он ощущал лишь усталость и глубокую тоску. Но вдруг Берта вздрогнула: Лиза произнесла ее имя.

— Если уж говорить о бесстыдницах, есть одна, которая, по-моему, даром времени не теряет. Слушай, Адель, разве не правда, что твоя мадемуазель Берта уже гуляла вовсю, когда еще ты стирала ей юбчонки?

— А теперь, — добавила Виктория, — она разрешила смахнуть с себя пыль приказчику своего муженька… Уж эта не заплесневеет, будьте спокойны!

— Ш-ш! — тихо произнес Ипполит.

— Подумаешь! Ее дылды сегодня нет… Вот уж хитрющая девка — она вас заест, если вы что-нибудь скажете об ее хозяйке! Вы знаете, — она еврейка, и говорят, будто она кого-то убила, там у себя… Может, красавчик Октав и ее обметает веничком где-нибудь по углам. Хозяин, видно, нанял его, чтобы он делал им детей, — тоже еще шляпа!

Берта, вконец измученная, в ужасе взглянула на своего любовника и, моля его о помощи, страдальчески прошептала:

— Боже мой! Боже мой!

Задыхаясь от бессильной ярости, Октав взял ее руку и крепко сжал в своей. Что делать? Нельзя же ему высунуться в окно и прикрикнуть на них, чтобы они замолчали. А женщины продолжали лить грязь, сыпали такими словечками, каких Берте никогда в жизни не приходилось слышать. Этот поток помоев извергался здесь каждое утро, но она и не подозревала о нем. Теперь их любовь, которую они так тщательно скрывали, валялась на земле, залитая мутной жижей, среди кухонных отбросов. Эти женщины знали все, хотя им никто ничего не говорил. Лиза рассказывала, как Сатюрнен всячески содействовал любовникам; Виктория издевалась над мигренями мужа, которому не мешало бы вставить себе глаз в одно место; даже Адель прохаживалась насчет своей бывшей барышни, разоблачая ее недомогания, сомнительную чистоту ее белья, тайны ее туалета. Непристойные шутки грязнили их поцелуи, их свидания, все сладостное и нежное, что оставалось еще в их чувстве.

— Эй, вы там, внизу, поберегитесь! — вдруг закричала Виктория. — Тут у меня вчерашняя морковь, она ужасно воняет! Давайте-ка угостим этого старого пакостника, папашу Гура!

Служанки, назло привратнику, постоянно кидали во двор объедки, которые тому приходилось выметать.

— А вот еще кусок заплесневелой почки! — воскликнула в свой черед Адель.

И все, что соскребалось со дна кастрюль и выливалось из мисок, полетело во двор, а Лиза тем временем беспощадно разоблачала ложь, которой Берта и Октав прикрывали неприглядную наготу прелюбодеяния. Они стояли, держась за руки, лицом к лицу, не в силах отвести глаз друг от друга, по руки их были холодны как лед, а во взглядах отражалось сознание всей низости их отношений, всего убожества хозяев, которое злобная челядь выставила на посмешище.

Подумать только, что этот блуд под градом кусков тухлого мяса и прокисших овощей и есть их любовь!

— А ведь молодому человеку на самом-то деле плевать на свою милашку, — сказал Ипполит. — Он связался с ней, чтобы выйти в люди… Ох, он такой скупердяй, хоть и прикидывается щедрым! Совести у него ни на грош, — делает вид, что любит женщин, а сам то и дело отпускает им затрещины!

Берта не сводила глаз с побледневшего Октава; его перекошенное лицо так изменилось, что ей стало страшно.

— Да они друг друга стоят, — продолжала Лиза. — Она тоже хороша штучка. Невоспитанная, бессердечная, на все ей наплевать, лишь бы самой было приятно, и живет она с ним ради денег, да, да, только ради денег, уж я-то в этих делах разбираюсь! Могу поручиться, что она не получает от мужчины никакого удовольствия!

Слезы брызнули из глаз Берты. Октав заметил, что лицо ее исказилось. Они стояли друг против друга с таким видом, словно их раздели догола, содрали с них кожу, не дав им сказать ни слова в свое оправдание. Молодая женщина, захлебываясь от бившей в нее зловонной струи, решилась бежать. Октав не удерживал ее; для них было пыткой даже стоять рядом, такое отвращение испытывали они к самим себе; они стремились поскорее расстаться, чтобы наконец свободно вздохнуть.

— Ты обещала, не забудь, — в следующий вторник, у меня.

— Да, да.

И она опрометью убежала. Октав остался один, переминаясь с ноги на ногу, делая бесцельные движения руками, пытаясь уложить принесенное с собой белье. Он уже не прислушивался к тому, что говорили служанки, но вдруг одна фраза заставила его круто обернуться.

— А я вам говорю, что господин Эдуэн умер вчера вечером… Если б красавчик Октав знал это заранее, он бы до сих пор терся возле госпожи Эдуэн — денежки-то ведь все у нее.