Владислав Реймонт - Мужики

Чуть только рассвело и люди открыли глаза, как все поспешили на пожарище. Многие уже по дороге дочитывали молитву, мчась во всю прыть, как на ярмарку.

День наступил пасмурный, долго еще все тонуло во мгле, и снег падал мокрыми хлопьями, одевая все вокруг прозрачной, рыхлой пеленой. Но, несмотря на непогоду, со всех сторон сходились к пожарищу люди, тихо толкуя о вчерашнем, и стояли тут часами, в надежде узнать что-нибудь новое.

Галдеж поднялся изрядный, народу собиралось все больше и больше — уже и у плетня стояли кучками, и во дворе было полно, а больше всего толпились у сеновала. На фоне снега так и пылали яркие платья женщин.

Сеновал сгорел дотла и развалился, только два столба торчали, обугленные, как головешки. На хлевах и гумне крыши были сорваны до самых стропил, и вся дорожка и ближнее поле засыпаны пеплом, обгорелыми дранками, обугленными бревнами.

Снег шел без перерыва и постепенно покрывал все, но местами таял от тлевшего еще огня. Порой из разбросанного вокруг сена вдруг вырывались струи черного дыма, вспыхивал бледный трескучий огонек, — и тотчас мужики бросались к нему с баграми, затаптывали его сапогами, колотили палками, засыпали снегом.

Они только что разгребли одну такую горящую кучу, как вдруг кто-то, как будто сын Клемба, зацепил багром обгорелую тряпку и высоко поднял ее.

— Ягусин платок! — с насмешкой крикнула Козлова. Все уже знали, что случилось вчера.

— Покопайтесь-ка еще, хлопцы, — может быть, найдете там и пару штанов.

— Нет, штаны на нем остались, — разве только он по дороге их потерял.

— Девки уже искали, да их кто-то опередил!

— Чтобы Ганке отнести! — говорили бабы хохоча.

— Тише вы, трещотки! На потеху, что ли, сюда сбежались, над чужим несчастьем зубоскалить! — крикнул возмущенный солтыс. — Эй, бабье, по домам! Чего тут стоите? Довольно уже намололи языками!

Он стал их разгонять.

— Ты нас не тронь! Знай свое дело, если на то поставлен! — крикнула Козлова так яростно, что солтыс только взглянул на нее, плюнул и ушел во двор, а из баб никто с места не тронулся. Они ногами придвигали к себе платок, разглядывали его и о чем-то тихо и с отвращением рассказывали друг другу.

— Такую надо гнать из деревни кочергой, как ведьму! — громко сказала Кобусова.

— Верно! Ведь из-за нее это все, из-за нее! — поддержала ее Сикора.

— Ясно, из-за нее. И как только нас Господь уберег — ведь могла вся деревня сгореть! — прошептала Соха.

— Да уж это чудо, истинное чудо!

— Ветра не было, да и вовремя заметили.

— А любопытно, кто это в набат ударил? Ведь все в деревне уже спали.

— Говорят, будто медвежатники шли из корчмы, и они-то первые и увидели.

— Милые вы мои, да ведь сам Борына их на сеновале застал и только что успел выгнать, тут огонь сейчас и бухнул. Я еще вчера у Клембов, когда они вместе вышли, подумала, что добром это не кончится.

— Видно, он давно уже их подстерегал!

— Ну еще бы! Говорит мой парнишка, что вчера старик все время ходил по улице перед Клембовой избой. Подглядывал за ними, — буркнула жена Кобуся.

— Не иначе, как это Антек по злобе поджег!

— Он и раньше грозился так сделать.

— Вся деревня знает!

— Этого надо было ожидать!

А в другой группе пожилые бабы шептались о том же, но потише и степеннее.

— Говорят, старик так избил Ягну, что она больная лежит у матери.

— Как же! Он еще до рассвета ее выгнал и сундук выбросил ей вслед и всю одежу, — сказала молчавшая до сих пор Бальцеркова.

— Вздор, я сейчас только была у них в избе, и сундук стоит на своем месте! — вмешалась Плошка. И прибавила громче: — А только я еще на их свадьбе предсказывала, что этим кончится!

— Что творится, Господи, что творится! — вздохнула Соха, хватаясь за голову.

— А что? Заберут его в острог, только и всего.

— И поделом: ведь вся деревня могла сгореть!

— Я уже спала крепко, а тут вдруг Лукаш — он с медвежатниками ходил — как забарабанит в окно да как закричит: "Пожар!" Господи Иисусе Христе! Окна все красные, словно их кто угольями засыпал… С перепугу у меня руки-ноги отнялись… А тут уж и колокол гудит и люди кричат… — рассказывала Плошка.

— Как только сказали, что горит у Борыны, меня сразу и осенило: Антека это дело! — перебила ее другая баба.

— Да полно тебе! Говорит так, словно своими глазами видела.

— Видеть не видела, да все так говорят…

— Ягустинка еще на Масленице везде звонила об этом!

— Дело ясное: закуют его и в острог повезут.

— Ничего ему не будет! Видел кто, как он поджигал? Свидетели есть, что ли? — заметила Бальцеркова, великая сутяга, знавшая толк в законах.

— Так ведь старик-то его поймал на месте?

— Поймать-то поймал, да не за этим, за другим делом. Да хоть бы он и видел, как тот поджигал, свидетелем он по закону быть не может, потому что они с Антеком враждовали.

— Это уж не нам разбирать, а суду. А кто виноват перед Богом и людьми, как не эта сука Ягна? — сердито и громко сказала Бальцеркова.

— Правда! Верно! Этакой срам, этакой грех! — зашептались женщины, теснее сбившись в кучу, и пошли перемывать косточки Ягне и наперебой вспоминать все ее грехи.

Они говорили все громче, поносили Ягну все с большим азартом. Они рассказывали сейчас то, что было и чего не было, все, что только про нее когда-либо слышали или сами сочинили. Закипела в них давнишняя досада и зависть, и градом полетели на Ягну бранные прозвища, проклятия, угрозы, слова ненависти и дикой злобы, — появись она здесь в эту минуту, на нее бы, конечно, набросились с кулаками.

А в другой кучке мужчины с таким же ожесточением ругали Антека. Мало-помалу гневное возбуждение охватывало всех, молниями сверкало в глазах, и не одна рука грозно сжималась в кулак, готовая ударить, не одно жестокое слово падало как камень. Даже Матеуш, сначала защищавший Антека, отступился от него и только под конец сказал:

— Свихнулся он, должно быть, если на такое дело мог решиться!

Но тут выскочил вперед рассвирепевший кузнец и стал объяснять мужикам, что Антек не раз грозился спалить дом отца, что старик давно об этом знал и по целым ночам караулил.

— Я присягнуть готов, что это его рук дело, — да, наконец, есть свидетели, они все покажут. Таких, как он, карать надо! Не он ли постоянно подговаривал парней бунтовать против старших? Я даже знаю, с кем из них он сговаривался, знаю, вижу их перед собой, слушают они меня сейчас! И смеют еще за такого заступаться! — орал он все громче и грознее.

— От такого зараза идет по всей деревне! В тюрьму его надо, в Сибирь, палками до смерти забить, как бешеную собаку! Мало того, что с родной мачехой грешил… Нет, он еще поджигать! Просто чудо, что вся деревня не выгорела! — выкрикивал кузнец. В его горячности явно был какой-то расчет. Это смекнул Рох, стоявший в стороне с Клембом, и сказал: