Ромен Роллан - Очарованная душа

Аннета тихонько посмеивалась над ним, но берегла для него целую сокровищницу снисходительности. Она очень любила его. Несмотря ни на что, считала его добрым, великодушным, увлекающимся. Так нежная мать, чья рука не карает родное дитя за грешки, в ее глазах совсем не страшные, находит, что дитя за них не отвечает, и готова еще больше жалеть его и лелеять. Да и к тому же Аннета смотрела на Рожэ не только глазами снисходительной матери! У нее были глаза влюбленной, а они очень пристрастны.

Говорила плоть. Громко звучал ее голос. Разум мог говорить все, что ему угодно, – можно так прислушиваться к его голосу, что даже хула разжигает страсть. Да, Аннета все видела. Но как тот, кто, склонив голову и прищурив глаза, видит, до чего гармонично сочетаются все линии ландшафта, так и Аннета, видя неприятные черты Рожэ, смотрела на них под таким углом зрения, что они смягчались. Она была близка к тому, чтобы полюбить в нем даже все самое гадкое: ведь еще больше отдаешь себя, полюбив недостатки того, кого любишь; когда же любишь то, что в другом прекрасно, не отдаешь, а берешь. Аннета размышляла:

«Люблю тебя за то, что ты несовершенен. Ты рассердился бы, когда б узнал, что я вижу. Прости! Ничего я и не видела... А вот я не похожа на тебя: хочу, чтобы ты увидел меня во всем моем несовершенстве! Будь, чем ты есть, – это я и ценю. В моем несовершенстве больше меня самой, чем во всем прочем. Если ты берешь меня, то возьмешь именно такой. Возьмешь? Да ты ведь не хочешь меня узнавать. Когда же ты потрудишься рассмотреть меня?»

Рожэ не спешил. Аннета не раз тщетно пыталась увлечь его на этот опасный путь, а он словно его избегал; но вот однажды, когда они гуляли, Аннета вдруг умолкла, остановилась, взяла его за руки и сказала:

– Нам нужно поговорить, Рожэ.

– Поговорить? – повторил он, смеясь. – Но, по-моему, мы только и делаем, что говорим.

– Я не про то, – ответила она, – не про ласковые речи: поговорим серьезно.

На его лице мелькнул испуг.

– Не бойтесь, – заметила она. – Мне хочется поговорить с вами о себе.

– О вас? – сказал он, просияв. – Что может быть приятнее!

– Подождите, подождите! – остановила она его. – Выслушайте меня, и тогда вы, пожалуй, этого не скажете!

– Ничего нового я не услышу. Столько дней мы провели вместе и разве не обо всем сказали друг другу?

– Я лишь успевала соглашаться, – возразила Аннета со смехом. – Ведь только вы и говорите.

– Вот злючка! – сказал Рожэ. – Разве я говорю не о вас?

– Да, и обо мне. Даже за меня говорите.

– Вы находите, что я много говорю? – с простодушным видом спросил Рожэ.

Аннета прикусила губу.

– Нет, нет, Рожэ, милый, мне нравится, когда вы говорите. Но когда вы говорите обо мне, я сижу и слушаю; все это до того прекрасно, до того прекрасно, что я думаю: «Пусть будет так». Но ведь это не так.

– Вы – первая женщина на свете, которая сетует, что портрет ее прекрасен.

– Я предпочитаю, чтобы в нем было сходство. Ведь не прекрасный портрет намерены вы, Рожэ, повесить у себя в доме? Я – живая, я – женщина, у которой свой мир желаний, страстей, мыслей. Уверены ли вы, что она может войти в ваш дом со всеми своими пожитками?

– Принимаю ее с закрытыми глазами.

– Откройте их, прошу вас.

– Я вижу вашу ясную душу, она отражается на вашем лице.

– Милый, хороший мой Рожэ! Вам ничего не хочется видеть.

– Я люблю вас. Мне этого достаточно.

– Я тоже люблю вас. И мне этого недостаточно.

– Недостаточно? – переспросил он упавшим голосом.

– Нет. Мне нужно видеть.

– Что вам хочется видеть?

– Хотелось бы видеть, какая у вас любовь ко мне.

– Я люблю вас больше всех на свете.

– Разумеется! Мельчить не в вашем характере. Но я не спрашиваю, сколько у вас любви ко мне, а спрашиваю, какая она... Да, я знаю, что я – ваша желанная, но что именно желали бы вы сделать из своей Аннеты?

– Свою половину.

– Вот как!.. Дело в том, друг мой, что я не половина. Я – Аннета, вся целиком.

– Так принято говорить. Я хочу сказать, что вы – это я и что я – это вы.

– Нет, нет, не будьте мною! Пусть мною, Рожэ, буду я.

– Мы соединяем наши жизни, и разве отныне у нас не будет единая жизнь?

– Вот это меня и тревожит. Боюсь, что одинаковой жизни у нас не будет.

– Что вас смущает, Аннета? Что у вас на душе? Вы любите меня, не правда ли? Любите. Это главное! Об остальном не тревожьтесь. Остальным займусь я. Вот увидите: я все так устрою, – вместе с моими родными, которые станут вашими родными, мы так устроим вашу жизнь, что вам останется лишь одно: позволить носить себя на руках.

Аннета, опустив голову, чертила на земле ногой вензеля. Она улыбалась.

«Милый мальчик! Ничего-то он не понимает...»

Затем подняла глаза на Рожэ, тот спокойно ждал ответа.

– Рожэ, взгляните на меня. Ведь правда, у меня сильные ноги?

– Сильные и красивые, – ответил он.

– Не в этом дело... – сказала она, погрозив пальцем. – Ведь правда, я – неутомимый ходок?

– Несомненно, – подтвердил он, – и это меня восхищает.

– Неужели вы думаете, что я соглашусь, чтобы меня носили на руках? Вы очень, очень добры, и я благодарю вас, но позвольте мне ходить самой! Я не из тех, кто боится дорожной усталости. Отнять ее у меня, значит отнять вкус к жизни. Мне иногда кажется, что вы и ваши родные – все вы собираетесь действовать и выбирать за меня, что вы, Рожэ, со всеми удобствами расставляете по предназначенным для этой цели полочкам свою жизнь, их жизнь, мою жизнь-все будущее. Но я бы этого не хотела. Я этого не хочу. Я чувствую, что я в начале пути. Я ищу. Я знаю, что мне необходимо искать, искать себя.

Выражение лица у Рожэ было ласковое и насмешливое.

– Что же вы будете искать? Он считал, что все это – ребяческая прихоть. Она это почувствовала и сказала взволнованно:

– Не насмехайтесь! Я не представляю собой ничего особенного, ничего не воображаю о себе... Но все же я знаю, что я существую, что мне дана жизнь – коротенькая жизнь... Жизнь не длинна, и живешь только раз. Я имею право... Нет, не право, если хотите, – это звучит эгоистично... Мой долг не упускать ее, не швыряться ею...

Его это не растрогало, наоборот – обидело:

– Значит, по-вашему, вы швыряетесь ею? Разве упустите ее? Разве она не получит хорошего, превосходнейшего применения?

– Конечно, получит... Но какое же? Что вы мне предлагаете?

Он снова стал с жаром описывать свою политическую карьеру, будущее, о котором мечтал, свои чаяния – личные и общественные – во всем их величии. Она послушала его; потом мягко остановила в самом разгаре речи, ибо эта тема ему никогда не надоедала.

– Да, Рожэ, – сказала она. – Конечно. Это очень, очень интересно. Но по правде сказать – вы только не обижайтесь! – я не верю так же твердо, как вы, в то дело, которому вы себя посвятили.