Ромен Роллан - Очарованная душа

– Какая вы неосторожная!

– А в чем вы видите неосторожность? – спросила Аннета громко и внятно.

Взглядом она словно искала чего-то у себя под ногами. Через минуту она спокойно и неторопливо встала и пошла к выходу, прощаясь со всеми холодными поклонами, на которые ей отвечали так же холодно.

Кто увидел бы ее на улице, когда она шла своей плавной походкой, с высоко поднятой головой и светски бесстрастным видом, тот ни за что не угадал бы, какая гроза бушует в ее раненом сердце. Только вернувшись домой, запершись в своей комнате наедине с ребенком, она дала волю горьким слезам. Потом, крепко прижав к себе малыша, вызывающе засмеялась.

В Париже было немало людей интеллигентных, которые с почетом приняли бы Аннету в свой круг, – особенно в той среде, которую дочь архитектора Ривьера должна была бы хорошо знать: в среде артистов, далеких от филистерства светского общества и лишенных его предрассудков, хотя в этих людях силен дух семейных традиций и даже в свободные союзы они вносят буржуазные добродетели. Но Аннета до сих пор мало встречалась с женами артистов. Ей, при ее сдержанности и здравом, уравновешенном уме, чужда была всякая богема и не очень нравились манеры и разговоры этих дам, хотя она и отдавала должное их неоспоримым достоинствам: мужеству, чистосердечию, жизненной закалке. А в обыденной жизни, надо прямо сказать, близость между людьми зиждется не столько на уважении, сколько на одинаковых склонностях и привычках. Притом Рауль Ривьер давно растерял своих прежних приятелей. Как только успех открыл ему доступ в мир богатства и почестей, этот человек с ненасытными аппетитами порвал с baud aurea mediocritas <���Не золотой серединой (лат.).>. Он был умен и потому общество людей труда ценил выше, чем общество парижских салонов и клубов, о котором в тесном кругу отзывался с жестокой иронией. Тем не менее он обосновался именно в этом светском обществе, ибо здесь находил более обильный подножный корм. Он все же ухитрялся делать тайные вылазки в другое, весьма смешанное, общество, где удовлетворял свою страсть к удовольствиям и потребность в неограниченной свободе, которая была ему нужна, так как он вел двойное, а то и тройное существование. Об этом мало кто знал, дочери же была известна только его светская и деловая жизнь.

Круг знакомых Аннеты состоял главным образом из богатых и довольно благовоспитанных представителей крупной буржуазии, которая, как новый господствующий класс, ценой больших усилий создала себе, в конце концов, какое-то слабое подобие традиций и вместе с другими атрибутами власти купила и просвещенность. Но просвещенность эта напоминала свет лампы под абажуром, и более всего буржуазия боялась, как бы не сместился или не расширился освещенный кружок на столе, ибо малейшая перемена могла поколебать ее уверенность в себе. Аннета же, инстинктивно стремившаяся к свету, искала его, где могла, искала в своих университетских занятиях, которые в ее среде считали оригинальничаньем. Однако свет, исходивший из аудиторий и библиотек, был искусственно смягчен, – это были лучи не прямые, а преломленные. Аннета обрела там смелость мысли, но смелость чисто отвлеченную, которая даже у ее наиболее одаренных товарищей-студентов уживалась с полнейшей практической беспомощностью и робостью при столкновении с реальной действительностью. Была еще одна завеса, заслонявшая от глаз Аннеты жизнь вне ее мирка: богатство. Вопреки воле Аннеты этот барьер отгораживал ее от великой человеческой общины. Аннета не сознавала даже, до какой степени она отгорожена от мира. Такова оборотная сторона богатства: это-загон для привилегированных, но все-таки загон, окруженное забором пастбище.

Мало того, теперь, когда нужно было выйти из него на волю, Аннета, давно предвидевшая такую возможность и думавшая о ней без всякого страха, уже не хотела выходить. Осуждать ее за это может только тот, кто не прощает людям отсутствия логики. Человек, а женщина в особенности, состоит не из цельного куска, тем более в том переходном возрасте, когда к мятежным порывам и жажде нового уже примешивается парализующая их консервативная сила привычек. Одним взмахом не освободишься от предрассудков своей среды и крепко укоренившихся потребностей. На это не способны даже самые вольнолюбивые души. Человека одолевают сожаления, сомнения, ничем не хочется жертвовать, все хочется сохранить. Честная Аннета не хотела лгать, она искренне жаждала любви и свободы, и все-таки ей жаль было лишиться преимуществ прежней жизни. Она готова была порвать со своей социальной средой, но не могла стерпеть того, что общество само ее изгоняло. Она не мирилась с положением отверженной. Ее молодая гордость, которую жизнь не успела еще сломить, вставала на дыбы при мысли, что надо искать прибежища в другой среде, хотя и более достойной, но менее привилегированной и блестящей. Это в глазах светского общества значило признать себя побежденной. Ей казалось, что легче остаться одинокой, чем быть деклассированной.

Эта на первый взгляд мелочная и суетная забота была не лишена оснований. В борьбе между защитниками классовых условностей и бунтовщиком, дерзко восставшим против них, весь класс объединяется против неосторожного, выбрасывает его за борт, принуждает бежать и подстерегает каждый его неверный шаг, стараясь этим оправдать его изгнание.

Ведь так же точно действует и мать-природа: как только какое-нибудь из ее творений проявит признаки слабости и окажется беззащитной и доступной добычей, пауки тотчас опутают его паутиной. И в этом нет ничего противоестественного, никакого тайного коварства! Таков закон природы. В ее царстве никогда не прекращается охота. И каждый в свой черед бывает либо охотником, либо дичью... Аннета теперь была дичью.

Охотники появились и начали действовать с простодушной откровенностью. К Аннете пришел в гости ее приятель. Марсель Франк.

Она была дома одна. Ребенка тетушка Викторина вывезла на обычную прогулку. Аннета, немного утомленная, отдыхала у себя в комнате. Она никого не хотела видеть, но когда ей подали визитную карточку Марселя, она обрадовалась и приняла его. Она была ему благодарна за то, что он поддержал ее в гостиной Люсиль. Правда, поддержал осторожно, не компрометируя себя, но Аннета большего и не требовала.

Она приняла его без церемоний, как старого друга, полулежа на кушетке, в утреннем пеньюаре. С тех пор как она стала матерью, она утратила ту любовь к порядку, ту подтянутость и требовательность к своему туалету, над которой всегда подтрунивала Сильвия. Марсель ничуть не жалел об этом. Он находил, что Аннета похорошела: свежая, приятная полнота, нежная томность, влажный блеск подобревших от счастья глаз. Аннета болтала с ним охотно и непринужденно, – ее радовало, что она вновь обрела проницательного друга, которому когда-то поверяла все свои сомнения; ей нравились в Марселе его деликатность и живой ум, она чувствовала к нему доверие. Франк, как всегда, понимал ее с полуслова, говорил с ней сердечно, но Аннета с самого начала почуяла в его обращении поразивший ее новый оттенок фамильярности.