Ромен Роллан - Очарованная душа

– Но если для меня это не истины? Значит, я должна лгать, когда Марк начнет задавать мне вопросы?

– Нет, не лгать, но не мешать ему веровать, потому что это нужно для его блага.

– Нет, обман не может быть для него благом! И, когда он узнает, что я его обманывала, сможет ли он меня уважать? Не вправе ли он будет упрекать меня? Он перестанет мне верить, и, как знать, не помешает ли эта навязанная ему религия его дальнейшему разумному развитию?

Тут Жюльен насупился, и Аннета поспешила переменить разговор.

Но как же все-таки быть? Ее друзья, протестанты, советовали ей заставить Марка изучать все религии, и пусть сам выбирает, когда ему минет шестнадцать лет! Аннета хохотала: какие странные понятия о религии! Как будто это предмет, по которому сдают экзамен.

Ока так ничего и не решила. Гуляя с Марком, заходила в церковь, садилась в уголке, и они любовались лесом уходящих ввысь каменных колонн, бликами света, просачивавшегося в эту чащу сквозь цветные стекла, взлетом сводов и белыми хорами. Они наслаждались тихим, монотонным пением.

Здесь душа словно омывалась в грезах и сосредоточенности...

Марку, пожалуй, нравилось сидеть так, держа мать за руку, слушать и тихонько перешептываться с нею. Было тепло, уютно, почти сладострастное блаженство разливалось по телу...

Да, если бы это продолжалось не слишком долго! Ему быстро надоедала дремотная, разнеживающая тишина. Он испытывал потребность двигаться, он думал о конкретных вещах. Мозг его работал: наблюдал, подмечал. Марк видел, что все в церкви молятся, а его мать – нет. И делал выводы про себя, не высказывая их вслух. Он вообще задавал вопросы редко, гораздо реже, чем другие дети: он был очень самолюбив и боялся, что его сочтут глупым.

Но однажды он все-таки спросил:

– Мама, что такое бог? Аннета ответила:

– Не знаю, милый.

– Так что же ты знаешь? Она засмеялась и притянула его к себе:

– Вот, например, знаю, что люблю тебя.

Ну, это для Марка была не новость, ради этого не стоило ходить в церковь!

Натура у него была не очень впечатлительная, и он не имел ни малейшей склонности ко всем тем смутным волнениям сердца, которыми тешатся «эти женщины». Аннета чувствовала себя совершенно счастливой, когда ее мальчик был с нею, когда ей не очень докучали материальные заботы и удавалось урвать час от неотвязных трудов. Ей незачем было искать бога далеко – он был в ее сердце. Марк же мог бы сказать о себе, что у него в сердце только он, Марк, а все остальное – чепуха. Он требовал, чтобы все было ясно и точно. Кто такой этот бог в конце концов? Это тот человек, что стоит перед алтарем в чем-то похожем на женскую юбку и золоченом нагруднике? Или привратник у входа, с тростью, в коротких штанах и чулках, обтягивающих икры? Или намалеванные на стенах церкви люди – по одному в каждом приделе, – которые сладко улыбались, точь-в-точь как те дамы лизуньи, которых он терпеть не мог?

– Мама, уйдем!

– Почему? Разве тут нехорошо?

– Хорошо... Но пойдем домой!

Однако что же такое бог?.. Марк больше не приставал с этим вопросом к матери. Когда взрослые признаются, что они чего-нибудь не знают, значит это их не интересует... И Марк самостоятельно продолжал свои изыскания.

Слышанные не раз слова молитвы: «Отец наш небесный» (такое местопребывание казалось уже в те времена сомнительным наиболее развитым мальчикам, ибо небесам предстояло стать для них новой ареной спорта). Библия, которую он перелистывал с равнодушным любопытством, как всякие другие старые книги, вопросы, с небрежным видом заданные взрослым, и подхваченные на лету ответы: «Бог – это невидимое существо. Он создал мир...» Вот как!..

Но это было уж совсем не понятно! Впрочем, Марк был сыном своей матери: бог не занимал его воображения. Одним владыкой больше или меньше – не все ли равно!..

Марка интересовало другое: собственное существование, и то, что этому существованию угрожало, и то, что будет с ним после. Глупые разговоры, которые велись в мастерской у Сильвии, довольно рано привлекали его внимание к этим вопросам. Девушки любили страшные истории, от которых мурашки бегали по коже, и без умолку рассказывали о всяких несчастных случаях, внезапных смертях, болезнях, похоронах... Смерть возбуждала их. А у мальчика это слово вызывало инстинктивный животный страх, все в нем вставало на дыбы. Вот об этом ему очень хотелось расспросить мать! Но здоровая духом Аннета никогда не говорила о смерти и никогда не думала о ней. Не до того ей было тогда! Надо было прокормить себя и сына. Когда мысли с утра до ночи заняты здешним миром, то раздумывать о мире загробном – праздное занятие, недоступная роскошь. Только когда те, кого мы любим, уходят от нас в иной мир, этот неведомый мир занимает главное место в наших мыслях. А сын Аннеты был здесь, с нею. Правда, если бы она его лишилась, и жизнь и смерть потеряли бы для нее всякую цену. Эту страстную натуру не мог бы удовлетворить мир бесплотных теней, мир без любимого тела!

Марк видел, что мать сильна и смела, всегда занята и не разделяет его страхов, и ему было стыдно обнаружить перед ней свою слабость. Значит, надо самому с этим справиться. А это было не так-то просто! Но, разумеется, маленький человечек не занимался решением сложных отвлеченных вопросов. Ход его размышлений был таков: смерть – это исчезновение других людей. Ну и пусть себе исчезают, это меня не касается. Но я сам – неужели я тоже могу исчезнуть?

Как-то раз Сильвия при нем сказала:

– Что поделаешь, все мы умрем!..

Марк спросил:

– А я? Сильвия засмеялась.

– Ну, у тебя еще довольно времени впереди!

– Сколько?

– Пока не состаришься.

Но Марк отлично знал, что хоронят и детей. И потом, когда он состарится, все равно он будет тот же Марк. И он, Марк, когда-нибудь умрет...

Это ужасно! Неужели никак нельзя спастись? Должно же быть что-нибудь, за что можно зацепиться, – ну вот как за гвоздь в стене? Должна же быть рука, за которую можно ухватиться... «Не хочу исчезнуть!..»

Потребность в такой руке, естественно, могла бы привести и его, как стольких других, к богу, к этой протянутой на помощь руке, которую рисуют людям страх и отчаяние. Но мать, по-видимому, не искала такой опоры, и этого было достаточно, чтобы и Марк отбросил эту мысль. При всем своем критическом отношении к Аннете он был всецело под ее влиянием. Раз она, несмотря на то, что ожидало и ее, могла быть спокойна, значит и он считал своим долгом держаться так же стойко, как она. Этот нервный, хрупкий, трусоватый мальчуган все же недаром был сыном Аннеты. «Если она, женщина, не боится, так я и подавно не должен бояться». Но не думать об этом, как не думают взрослые, – вот этого он не мог! Мысль приходит и уходит, и нельзя ей помешать, особенно ночью, когда не спишь... Ну что ж, тогда не надо бояться думать о том, что делается с человеком, когда он умирает...