Евгений Чириков - Отчий дом. Семейная хроника

От Наташи пришла первая весточка и о высланных. Они останавливались проездом в Архангельск в Москве и пробыли у дочери три дня. Адамчик помог Павлу Николаевичу продать портрет предка одному московскому миллионеру за десять тысяч рублей.

— Десять тысяч рублей!

Бабушка протерла очки, оседлала нос и еще раз прочитала: да, за десять тысяч!

— Слышишь, Нинила Фадевна? Портрет-то, который из Никудышевки увезли, продали в Москве за десять тысяч!

— Да неужели?

— Небось, все подсмеивались, бывало, над предками-то. А кто выручил?

Сколько у бабушки портретов? Еще семь осталось. Если за каждый по десяти тысяч дадут, ведь это семьдесят тысяч! Целый капитал… Задумалась бабушка, вздохнула и прошептала:

— Нет, нет… Как же можно продать?

…Адамчик так занят делами, что я мало его вижу. Все разъезжает и защищает, а я увлекаюсь Художественным театром [528]. Бабушка! Не можешь себе представить, как мне захотелось быть актрисой!

— Ну, вот это уж напрасно… Сохрани, Господи, и помилуй!

Большая работа бабушке: написать такое письмо, чтобы выбросила из головы все эти глупости.

Пришло, наконец, письмо и от Леночки из Архангельска. Устроились хорошо. Жизнь очень дешевая. Живут весело. Много здесь интересных людей. У них по средам собирается сосланная интеллигенция на «буржуазные пироги». Устраиваются доклады, есть писатели и поэты. Женьку отдали в гимназию…

Все хорошо. Ничего страшного не оказалось. В конце письма приписка:

«Говорят, что и симбирского губернатора переводят сюда же. Малявочка в восторге».

— Про собак-то ничего не пишут? — спросила Нинила Фадевна.

— Про каких собак?

— А что, дескать, там на собаках люди ездят?

— Порядочные люди и там, матушка, на лошадях ездят…

И так тихо и мирно тянулись дни за днями.

Конечно, тут речь идет только о «бабушкиных днях», протекавших в родном доме. А в России все шло своим роковым порядком или, вернее сказать, — роковым беспорядком…

Ставка на «мужика» министра Витте снова бита. Ставка на «дворянина» выиграна. Все — как правые, так и левые — ждали, что побежденный и униженный председатель «Особого совещания» с его разгромленными комитетами должен будет уйти, а победитель Плеве решать судьбы России, но этого, к общему удивлению, не случилось. Оба противника и злейших врага остались на своих местах. Царь держался за одного, но на всякий случай не отпускал и другого.

Либералы, злобствуя, острили:

— У царя две руки: правая — Плеве, а левая — Витте, и правая рука не должна знать того, что делает левая… [529]Одна рука мужика по головке гладит, а другая нагайками порет. Одна о европейском равноправии печется, а другая Кишиневские погромы [530]устраивает.

Или:

— Где Плеве не сможет, там Витте поможет! А где Витте не сможет, там Плеве поможет…

Вот что сказал по поводу этих острот симбирский купец Яков Иванович Ананькин, политик доморощенный, но человек простого здравого смысла и житейской мудрости:

— Эх, господа честные! Посади которого из вас на место царя, поглядел бы я, как он стал бы править… Скажем так — пожар в доме. Что делать: хватать пожарную кишку али разговаривать о том, как сделать, чтобы никогда больше пожаров в доме не случалось? Без пожарной кишки невозможно. Сперва пожарный требуется, а как пожар потушим, можно не торопясь и правила такие придумать, чтобы пожарной опасности не было. Говорите — две руки. Неправильно! Один вроде как пожарная кишка — революцию тушит, а другой изобретатель: как несгораемую постройку сделать… А стало быть, оба царю нужны: и Витте, и Плеве… Каждый на своем месте хорош…

— Так, значит, ты, Яков Иванович, думаешь, что у нас революция?

— А что же это такое: министров и губернаторов стреляют, везде забастовки, по всей России народ бунтует… А вам какой еще леварюции нужно?!

— Это еще так… предисловие…

— Так вот и надо вовремя прикончить! Пока еще дымит только, а огонь наружу не вырвался… А вы, господа хорошие, лучше сказали бы, как царю-то с нами, дураками, быть? Правды ему не сказывают, на все стороны тянут для корысти своей, а ему никого обижать неохота…

При всей своей неучености Яков Иванович был прав: революция уже гуляла на всех просторах необъятного царства, сверху донизу. Не видели этого только «бабушки» обоего пола, правительство, называющее ее беспорядками и нарушением государственной тишины и спокойствия, да передовая интеллигенция, представлявшая ее себе в картинах «Великой французской революции» с Маратами, Дантонами, Робеспьерами [531], Бастилией [532], трибуналом и прочим.

Царь уверовал в своего «пожарного»: всероссийская порка сделала свое дело — «мужик» повсеместно притих и примолк, и только в Саратовской и Пензенской губерниях продолжались еще усмирения. Помогла, впрочем, «пожарному» и приближающаяся зима: мужик, как медведь, полез в свою берлогу сосать собственную лапу. Тот же «пожарный» помог разогнать крамолу, скоплявшуюся вокруг зловредной затеи «красного министра», приведшей к тому, что беспочвенная интеллигенция заговорила о Всероссийском земском соборе… Ну, а с профессиональными революционерами такой решительный укротитель и подавно справится, имея в своем распоряжении такой прекрасный усовершенствованный аппарат, как Департамент полиции с Охранным отделением… [533]

В недрах последнего вот уже года три, как народился мудрец и изобретатель, открывший совершенно новый способ борьбы и искоренения из фабричных рабочих масс всяких социалистических утопий. Имя ему Зубатов. Когда-то он сам был социалистом и революционером, а потому ему хорошо известны все методы и приемы социалистического подполья. Сей муж представил простой, как все великие открытия, способ обезвредить усилившуюся работу подпольной партии социал-демократов: для этого нужно взять рабочее движение под опеку Департамента полиции, то есть притвориться защитниками рабочих в их экономической борьбе с капиталистами. Для этого нужно подражать революционерам: устраивать рабочие организации, кассы взаимопомощи, рабочие школы, лекции и побольше кричать там о защите интересов рабочих. И, конечно, не жалеть при этом казенных денег… Не большая беда, если для укрепления своего влияния в рабочих массах придется иногда поддержать забастовку, произвести давление на фабриканта. Надо наглядно показать рабочим, что для них тут выгоднее, чем в нелегальной партии.

Эта идея пленила великого князя Сергея Александровича, и Зубатов оказался, в конце концов, во главе Охранного отделения. На первых порах надо было ярче рекламировать себя в рабочих массах, и потому сразу возроптали все крупные фабриканты и промышленники. Конечно, они обратились к министру Витте как творцу русской промышленности: