Евгений Чириков - Отчий дом. Семейная хроника

— Все духовенство должно подняться за Гапоном, поднять хоругви и идти к царю за поруганной правдой! Кто осмелится стрелять в крест, иконы и служителей Христа на русской земле?

— Не принимая сам участия в этом шествии, я считаю нечестным толкать на это опасное предприятие рабочих! — попрекнул его сгоряча Павел Николаевич.

— Ну, вы не пойдете, а я пойду! — ответил оскорбившийся Елевферий Митрофанович.

На другой день Елевферий Митрофанович вышел на улицу и более уже не возвратился. Вероятно, был убит шальной пулей в числе многих из любопытной публики, потому что, по справкам Павла Николаевича об арестованных, в их числе Крестовоздвиженскаго не оказалось…

Если бы не упрек, брошенный Крестовоздвиженскому Павлом Николаевичем, тот, вероятно, не пошел бы и остался жив.

К возмущению, которым горела душа Павла Николаевича, примешалось огорчение и беспокойство совести. Но ни жалеть, ни самоугрызаться было некогда: надо было экстренно ехать в Симбирск, откуда пришла телеграмма о смерти матери. Надо было сообщить об этом сыну Петру, который поправился и героем с орденом Георгия на груди скакал на рысаке по улицам Петербурга.

Павел Николаевич имел с ним объяснение по поводу украденных предков и поссорился. Он почувствовал в сыне политического врага. С тех пор они более не встречались. Не хотелось Павлу Николаевичу и теперь видеться.

Он написал сыну коротенькое письмо:

Петр! Я получил телеграмму о смерти твоей бабушки. Считаю долгом сообщить об этом на тот случай, если бы ты пожелал лично отдать последний долг умершей.

Наташе он послал телеграмму:

Умерла бабушка. Немедля выезжай Никудышевку.

И Никудышевку, и барский дом завалило снежными сугробами. По утрам и вечерам эти сугробы делались нежно-розовыми, днем блистали ослепительной белизной и разрисовывались вышивками голубых и фиолетовых теней, а ночью казались серебряной парчой, расшитой жемчугом и алмазами.

Стояли морозы. Отчий дом казался сказочным замком из мрамора, а окружавший его парк — чудом волшебного искусства: он весь был в тонких затейливых кружевах, сплетенных Дедушкой Морозом и развешенных им на деревьях по случаю кончины бабушки…

Бабушку уже привезли, и она лежала в часовне над фамильным склепом, где покоились предки, ожидая в запаянном свинцовом гробу последней печальной «ассамблеи», чтобы проститься с родными и друзьями по земному странствованию и уйти на вечный покой, где несть ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная [602].

Бабушку привезли из Симбирска тетя Маша с Ваней Ананькиным и Зиночкой. Тетя Маша чуть волочила ноги от горя и хлопот, и Ваня опять очутился распорядителем. Хотя он и старался изображать печаль на круглом румяном лице своем, но это ему не удавалось, и моментами трудно было думать, что он не на свадьбе, а на похоронах…

Во всех случаях он был находчив, энергичен и жизнерадостен и теперь, строя для приличия печальное лицо, повторял мысленно:

Приехала опечаленная Наташа, вся в черном, похожая на прекрасную клирошанку [604]из женского монастыря, из тех, на которых невольно заглядываются молящиеся мужского пола, мгновенно забывая обо всем небесном. Увидя ее, Ваня не выдержал тона и шепнул ей:

— Ты рождена для траура…

На другой день гнал лошадей в Никудышевку Павел Николаевич. Впереди мчался крытый возок [605]и не давал обогнать себя. Павел Николаевич сердился и ругал невидимого пассажира:

— Куда его черт несет?

Страшно удивился, когда этот возок подъехал к воротам отчего дома, и еще более удивился, когда из него вылез статный офицер в мохнатой папахе, оказавшийся сыном Петром.

Кивнули друг другу головой и обменялись пустыми словами:

— Приехал?

— Конечно.

— Я не думал…

— Почему это?

Вечером приехали генерал Замураев с сыном, земским начальником Коко. Утром в день похорон прибыл алатырский исправник с князем Енгалычевым. Позднее купец Яков Иванович Ананькин…

Вот и все, кто пожелал проститься с бабушкой. Леночка не могла приехать: заболел любимчик Женя, приехавший в Алатырь на каникулы. Не мог приехать и Машин муж, которому врач советовал избегать всяких волнений, как радостных, так и печальных, и заниматься исключительно диетой. К общему удивлению всех приезжих, в отчем доме хозяйничала на правах барыни Лариса и держала себя так непринужденно, что это бросало тень подозрительности на Павла Николаевича. Больная тетя Маша махнула рукой и стушевалась. Павел Николаевич был настроен прескверно: он чувствовал себя в отчем доме не только одиноким, но еще и каким-то неуместным, посторонним человеком. Оно так и было: один во вражеском политическом лагере! В центре события в доме — генерал Замураев, исправник, князь Енгалычев, точно не они к нему, а он к ним приехал нежеланным и непрошеным гостем на похороны собственной матери!

Петр Павлович держался тоже так, словно приехал не к отцу, а к генералу Замураеву. Демонстративно дружил с земским начальником, расшаркивался перед генералом, шептался с исправником. Наташа скрывалась в своей бывшей девичьей комнате, избегала встреч и разговоров даже с отцом либо часами молилась в часовне у гроба бабушки. Зиночка помогала Ларисе в подготовке поминального обеда под общим руководством Вани Ананькина. Зиночка с давно испорченным любопытством, направленным в дурную сторону, старалась хитрыми вопросами определить тайну отношений между Ларисой и Павлом Николаевичем; в сущности, она давно уже унюхала, что тут дело нечисто, но ей хотелось проверить свою догадку. Однако тут, как говорится, нашла коса на камень: не так проста, какой казалась, была и Лариса. Эта игра увлекла Зиночку, как спорт, и она, забыв о похоронах, пребывала в пикантном настроении…

Застонал погребальный колокол. Испугал на мгновение всех живых, напомнив им о скоротечности жизни, и все длинной вереницей потянулись белоснежным парком по узенькой щели в сугробах к фамильному склепу…

Часовня была маленькая, и в ней так было тесно, что пришедшие из деревни старики и старухи, пожелавшие помолиться за старую барыню, которая их лечила когда-то, топтались в снегу. Наташа стояла у самого гроба: она пришла сюда давно уже, а вот Павла Николаевича оттерли и прижали к стене, откуда можно было видеть только спины политических врагов…

Никто в часовне не плакал. А вот бабы около часовни шмыгали носами и отирали рукавом глаза и носы…

Когда бабушку зарыли, священник с дьячком перешли на могилу Дмитрия. Это Наташа попросила отслужить по нем панихиду. На ней присутствовали только сама она и братья покойного, Павел и Григорий. Не остался даже Петр, который демонстративно ускоренным шагом пошел прочь. А за ним поплелись и все прочие. На могиле Дмитрия оба брата отирали слезы.