Владислав Реймонт - Земля обетованная

— Богородице, Дево, радуйся… — приподняв голову, плачущим голосом проговорил он. — Не буду больше роптать… не буду… Иисусе, Ты уже оказал мне свою милость! Скоро я упокоюсь… упокоюсь скоро… — все тише повторял он и, как сквозь дымку, видел волнистую рожь, что, шелестя колосьями, кланялась ему, распростершееся над ним серо-голубое небо и золотое ласковое благодатное солнце, чьи последние лучи лобызали его.

Боровецкий, Горн и Макс Баум пришли к Травинским на именины хозяйки дома, в честь которой впервые был устроен званый прием.

Их встретила Нина в белом платье из тонкого шелка; на его фоне ее нежная, прозрачная кожа была подобна бледно-розовым лепесткам камелий, а зеленоватые с золотыми искорками глаза сияли, как бриллианты в ее маленьких розовых ушках. Густые каштановые волосы, свернутые в греческий узел, золотистым шлемом охватывали чудную головку, напоминавшую в профиль камею, искусно вырезанную на розовом сицилийском коралле.

— У меня для вас приятный сюрприз, — обратилась она к Каролю.

— Если «приятный», мне не терпится поскорей узнать, какой именно, — насмешливым тоном сказал он, пытаясь через ее плечо заглянуть за портьеру, отделявшую гостиную.

— Пожалуйста, не смотрите, а отгадайте. — Она загородила собой дверь.

Но в эту минуту за ее спиной показалось улыбающееся лицо Анки, и она вышла из-за малиновой портьеры.

— Ну раз моя хитрость не удалась, оставляю вас одних, а пана Горна и пана Макса забираю с собой, — сказала Нина и с этими словами удалилась.

— Когда вы приехали?

— Сегодня утром. И пришла сюда с пани Высоцкой.

— Что слышно дома? Как отец? — спрашивал Кароль безразличным тоном.

— Он не совсем здоров и хандрит. Знаете, ксендз Либерат умер.

— Давно пора! Старик совсем из ума выжил! — с раздражением сказал он.

— Разве можно так говорить! — возмутилась Анка.

Желая сгладить неприятное впечатление от невольно вырвавшихся слов, он взял ее за руку и подвел к окну.

— Видите вон те стены… Это моя… наша фабрика! — сказал он, показывая над застекленной крышей прядильни Травинского строительные леса.

— Я уже видела. Нина, как только я пришла, повела меня в конец двора и показала за забором вашу фабрику. Она говорит: вы работаете целыми днями и совсем не отдыхаете. Нельзя так переутомляться…

— К сожалению, у меня другого выхода нет. К примеру, сегодня нам пришлось втроем с раннего утра выдавать жалованье рабочим.

— Отец прислал вам две тысячи рублей. Сейчас… дам. — Отвернувшись, она вынула из-за корсажа пачку кредиток и передала Каролю.

— Откуда у отца такие деньги? — спросил он, пряча в карман банкноты.

— Они у него были, только он не говорил, но когда узнал про ваши затруднения, про то, что вы вынуждены брать в долг, велел отвезти вам, — понизив голос и покраснев от смущения, говорила она: чтобы выручить деньги, ей пришлось заложить все свои драгоценности и кое-что продать. Но об этом было известно только отцу Кароля, и она знала, что он не выдаст ее.

— Даже не знаю, как и благодарить тебя, Анка. Деньги пришлись как нельзя кстати.

— Я очень-очень рада, — прошептала она.

— Как это мило с твоей стороны, что ты сама вызвалась привезти их.

— По почте они шли бы дольше… — сказала она просто. — А мне была невыносима мысль, что вы здесь мучаетесь, хлопочете в поисках денег. Это ведь так естественно.

— Естественно! Но, кроме тебя, никто бы не сделал этого.

— Никто так не любит вас, как отец… и я… — смело прибавила она, устремив на него из-под черных соболиных бровей прямой, открытый и исполненный любви взгляд.

Он стал горячо целовать ей руки, пытаясь привлечь к себе.

— Не надо, Кароль… Еще увидят… — говорила она дрожащими от волнения губами и отворачивала зарумянившееся лицо.

Когда они вошли в людную, шумную гостиную, Нина приветливо улыбнулась им, видя по лицу Анки и сияющим серо-голубым глазам, как она счастлива.

Анка была сегодня очаровательна; сознание того, что она помогла своему любимому «мальчику», который был с ней так добр и ласков, переполняло ее счастьем и делало еще красивей, привлекая к ней всеобщее внимание.

Она не могла усидеть на месте; хотелось выбежать в сад, в поле и петь от радости. И желание было так велико, что она вышла по привычке наружу, но, увидев мощеный двор, кирпичные строения вокруг и безбрежное море домов, вернулась в комнаты. Отыскав Нину и обняв ее за талию, она стала прохаживаться с ней по гостиной.

— Анка, ты ведешь себя, как ребенок!

— Потому что счастлива… люблю… — пылко отвечала Анка, отыскивая глазами Кароля; тот разговаривал с Мадой Мюллер и Мелей Грюншпан, возле которой стоял Высоцкий.

— Тихо, детка… Еще услышит кто-нибудь… Разве можно во всеуслышание говорить о своей любви…

— Я не считаю нужным и не умею ничего скрывать. Да и зачем стыдиться любви?

— Не стыдиться надо, а прятать от людей как можно глубже, на самое дно души.

— Почему?

— Чтобы не коснулись злые, равнодушные или завистливые взгляды. Я даже не показываю малознакомым людям свои лучшие картины и статуэтки. Мне кажется, не оценив их красоты, они осквернят их своими взорами и лишат прелести. А что уж говорить о душе…

— Почему? — опять спросила Анка, — эта мимозность была ей непонятна.

— В сущности, большинство моих сегодняшних гостей прежде всего фабриканты, дельцы, знатоки фабричного производства. Они умеют только наживать деньги и ворочать делами… Кроме этого, для них ничего не существует. Ведь такие понятия, как любовь, душа, красота, добро и тому подобное, не сулят выгоды. Это как вексель без поручительства да еще, по выражению Куровского, выданный марсианином.

— А Кароль?

— Ты знаешь его лучше меня. А, вот и коллекционерша по преимуществу дешевых произведений искусства со своими придворными. Пойду поздороваюсь с ней…

И Нина поспешила навстречу госпоже Эндельман, которая выступала так важно и величественно, что невольно привлекла к себе внимание.

За ней на почтительном расстоянии шли две хорошенькие одинаково одетые барышни, составлявшие ее свиту.

Одна из них держала веер, другая — носовой платок, и обе кланялись, как автоматы, внимательно следя за каждым движением своей госпожи, которая не сочла даже нужным представить их хозяйке дома. Опустившись в низкое кресло и приставив к глазам лорнет на черепаховой ручке, Эндельманша визгливым голосом громко восторгалась красотой Нины, убранством гостиной и многолюдным обществом. А сидевшие в стороне компаньонки по ее поистине царственным жестам должны были догадываться: веер подать ей или носовой платок.

— Она выглядит, как королева… как Мария… Магдалина.

— Вы хотели сказать: Мария Терезия, — шепнул Гросглику Куровский.