Владислав Реймонт - Земля обетованная

— Нет, не поспею. Мне еще нужно зайти к Мендельсонам.

— Ну как знаешь… как знаешь… — с трудом сдерживаясь, сказала мать и вышла, на прощание не протянув сыну руки для поцелуя. Но он подавал Меле пальто и даже не заметил этого.

Экипаж ждал около дома.

— К Руже? — спросила Меля, когда экипаж тронулся.

— К Руже, и вообще куда угодно… хоть на край света! — с жаром воскликнул он.

— Слова часто опережают желания, а желания возможности, прошептала она. Спокойствие воскресного вечера передалось ей и вернуло к действительности, напомнив о недавнем решении.

— О нет, я от своих слов не отрекусь! С вами для меня нет ничего невозможного. Ведите меня до конца! — Он с трепетом взял ее руку.

— Пока я отвезу вас всего-навсего к Руже, — сказала она, не отнимая руки.

— А потом? — тихо спросил он, заглядывая ей в глаза.

— Я отвечу вам завтра, — прошептала она, не отрывая глаз от бегущих рысью лошадей.

Задремавшая тетка покачивалась на переднем сиденье.

Они сидели молча, экипаж на дутых шинах летел быстро, как мячик, подскакивая на выбоинах, и сильный встречный поток воздуха приятно холодил их разгоряченные лица.

Оба чувствовали: настал долгожданный решающий миг, и вот-вот прозвучит слово, давно лелеемое в сердце, давно чаемое, но таимое.

Их просветленные взгляды проникали в сокровенные тайники души, и каждый такой взгляд делал их ближе и дороже друг другу.

Меля не забыла о своем решении, чувствовала его неотвратимую неизбежность, всю горечь его и трагизм, но сейчас она отдавалась во власть захлестнувшему их сердца и мозг волшебному потоку, который разливался в крови, и неизъяснимое блаженство овладевало ими.

Трепеща от счастья, она ждала его признаний и сама жаждала поведать ему о своей любви.

Ею овладело непреодолимое желание испить до дна, до последней капли чашу блаженства.

Она хотела отдаться во власть безумной страсти, не думая о том, что ждет ее завтра, а может, именно потому, что знала, что ее ждет.

И хотя страшный призрак витал над ней, преследовал, как в бреду, заслоняя минутное счастье безжалостно-четкими очертаниями будущего, она гнала его от себя и жаждала забыться на один вечер, на один миг.

Не выпуская его руки, она подносила ее к бешено колотившемуся сердцу, проводила ею по пылающим щекам и, прижавшись к нему плечом, смотрела вдаль сияющими глазами.

— Меля… — наклонясь над ней, чуть слышно прошептал он, и она ощутила на лице прикосновение его губ.

Тихий, проникновенный голос ожег ее раскаленным железом.

Она закрыла глаза; в груди обезумевшей птицей билось сердце, лавина счастья лишила ее дара речи, и она только улыбалась уголками губ.

— Меля… Меля… — изменившимся голосом еще тише повторил он и, просунув руку под накидку, обнял ее и привлек к себе.

Уступая ему, она невольно коснулась грудью его груди, но тотчас отстранилась и откинулась на мягкую спинку экипажа.

— Не надо… Не надо… — слабым голосом, почти беззвучно прошептала она, смертельно побледнев и прерывисто дыша.

— Меля, ты прямо домой поедешь? — внезапно проснувшись, спросила тетка и несколько раз повторила вопрос, прежде чем Меля поняла, что обращаются к ней.

— Нет. Езжайте, тетя, одна. Я зайду к Руже.

— А Валентин за тобой прислать?

— Не надо. Если я у них не заночую, они отвезут меня сами.

Экипаж остановился перед особняком Мендельсона.

В передней их встретила Ружа и с любопытством посмотрела на подругу, а когда та стала осыпать ее поцелуями, на лице у нее появилась насмешливая улыбка.

— Ты одна? — спросил Высоцкий, тщетно пытаясь застегнуть дрожащими пальцами сюртук и повесить шляпу на несуществующий крючок.

— Нет, с Коко. Пью чай и умираю от скуки, — отвечала она и, слегка прихрамывая и покачивая широкими бедрами, провела их в черный кабинет.

— Кто это поет? — прислушавшись, спросил Высоцкий: сверху, из комнат Шаи, доносились приглушенные монотонные звуки, расходясь по нижнему этажу.

— Это у отца поют. И так изо дня в день уже несколько месяцев. Меня беспокоит, что папа после смерти Бухольца постоянно молится. К нему приходят певчие из синагоги и поют духовные песни. В этом есть что-то противоестественное. К тому же недавно он сказал Станиславу о своем желании устроить богадельню для калек и старых рабочих нашей фабрики. Это плохой признак. И Станислав телеграфировал в Вену тамошнему медицинскому светилу.

— Интересно, — пробормотал Высоцкий, пропуская мимо ушей ее слова. Дрожа от волнения, он следил за Мелей, пока она не скрылась в соседнем будуаре.

— Что с вами? Уж не признались ли вы друг другу в любви?

— Почти. Ружа, ты мне поможешь, не правда ли? — Он стал целовать ей руки.

— Нет. Ружа тебе не поможет.

— Дорогая, милая Ружа, помоги мне!

— Скажи, а ты ее очень любишь? — спросила она, вытирая платком капли пота у него со лба.

Его словно прорвало, и он с неистовой страстью заговорил о своей любви. А она смотрела на него с изумлением, не подозревая, что он способен на такое пламенное чувство. Слушала она внимательно, участливо, но постепенно ее душой овладела смутная грусть. И когда пришла Меля и села рядом с ним, она подхватила обезьянку и удалилась.

— Я слышала, что ты говорил Руже, — с нежностью прошептала Меля и, обняв его и не давая вымолвить ни слова, впилась горячими жадными губами в его губы; поцелуй был долгим и страстным.

— Я люблю тебя! — повторяла она в промежутках между поцелуями.

— Люблю, люблю! — тихо шептал он в ответ.

Голоса прерывались, молкли. Руки сомкнулись, сплелись в безумном объятии, уста слились с устами, сердца перестали биться, глаза — видеть.

Целуя ее глаза, волосы, шею, губы, он стал рассказывать глухим, задыхающимся от волнения голосом историю своей любви.

Она откинулась на спинку дивана и с ногами на пуфе полулежа внимала его словам; блаженствуя, закрывала глаза, когда он целовал их, подставляла ему губы, замирала под обжигающими шею поцелуями. Его слова, любовные признания, ласки баюкали, как волны.

Когда он сказал, что завтра пойдет к отцу просить ее руки, когда, изнемогая, опустился у ног ее на подушку, и, положив голову ей на колени и глядя в затуманенные глаза, стал рисовать дивную картину их будущего, она со слезами счастья, молча с упоением слушала: грудь ее вздымалась от сладостного волнения, на губах расцветала какая-то странная, скорбная улыбка, но она не прерывала его и время от времени, обхватив руками голову, целовала в глаза и тихо шептала:

— Я люблю тебя! Говори-говори, дорогой, я хочу сегодня забыться, упиться счастьем!

Он говорил, и его слова звучали, как симфония любви.

Незаметно в комнату вошла Ружа, тихо села на диван, обняла Мелю, положила огненно-рыжую голову ей на грудь и, глядя на Высоцкого широко раскрытыми глазами, в которых вспыхивали золотисто-зеленые искорки, молча слушала.