Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 9. Дамское счастье. Радость жизни

Шанто не выдерживал и весело смеялся над этой проказливой, ласковой девушкой. Однако, хотя Шанто и не смел признаться в этом жене, он всем сердцем был на стороне Полины, которая так нежно ухаживала за ним. Он снова погружался в свою газету, а г-жа Шанто, размышлявшая о чем-то, встряхивалась и, словно проснувшись, продолжала:

— Одного я не могу простить ей, она отняла у меня сына. И четверти часа он не посидит с нами за столом. Разговаривает всегда на ходу…

— Это скоро кончится, — возражала Луиза. — Ведь нужно кому-нибудь ухаживать за Полиной.

Госпожа Шанто качала головой и поджимала губы. Но слова, которые она хотела удержать, вырывались как бы против воли.

— Может быть! Но странно, что молодой человек проводит все время с больной девушкой… К чему скрывать? Я сказала напрямик все, что думаю, меня не удивит, если потом будут неприятности!

Видя смущение Луизы, она добавляла:

— К тому же вредно бывать в этой комнате. Она может заразить его… У этих полненьких девушек, с виду таких цветущих, иной раз бывает дурная наследственность, плохая кровь. Хочешь знать правду? Между нами говоря, я не считаю ее здоровой.

Луиза продолжала мягко защищать подругу. Она находила ее такой милой! То был единственный довод, приводимый ею в ответ на обвинения в дурном характере и дурном здоровье. Доброжелательность, потребность жить спокойно заставляли ее восставать против чрезмерной, неистовой злобы г-жи Шанто, однако она с улыбкой слушала, как изо дня в день усиливается эта ненависть. Луиза возмущалась резкостью слов г-жи Шанто, но, вся зардевшись, втайне радовалась, что ей отдают предпочтение, что теперь она любимица дома. Она походила на Минуш, ластилась к окружающим и ни к кому не питала злобы, пока не посягали на ее удовольствия.

Словом, каждый вечер после долгих рассуждений на одну и ту же тему беседа завершалась следующей фразой, которую г-жа Шанто произносила медленно и значительно:

— Нет, Луизетта, не такая жена нужна моему сыну…

После этого г-жа Шанто подробно перечисляла, какие требования она предъявляет к идеальной невестке, и пристально смотрела в глаза Луизы, словно стараясь досказать взглядом то, чего не договорила. Она рисовала ее портрет: молодая, хорошо воспитанная девушка, знающая свет, умеющая принимать гостей, скорее миловидная, чем красивая, и прежде всего — женственная. Она не выносит этих мужеподобных девиц, которые, стараясь казаться непосредственными, так грубы и вульгарны. Затем заходила речь о деньгах, но этого главного для нее вопроса она касалась вскользь, мимоходом. Разумеется, приданое роли не играет, но у сына грандиозные планы, нельзя же согласиться на брак, который разорит его.

— Так вот, дорогая, если бы у Полины не было ни гроша, если бы она приехала к нам в одной сорочке, они уже давно поженились бы… Но согласись, разве я могу не трепетать, видя, как деньги тают в ее руках? А на что она теперь может рассчитывать, когда у нее осталось всего шестьдесят тысяч франков? Нет, Лазар заслуживает лучшего, я никогда не отдам его сумасбродке, которая будет экономить на еде, чтобы разоряться на пустяки!

— О! деньги ничего не значат, — отвечала Луиза, потупив глаза. — Тем не менее без них не обойтись.

Хотя о приданом Луизы не распространялись, казалось, двести тысяч франков уже лежат здесь на столе, озаренные мягким светом люстры. Именно потому, что г-жа Шанто видела, осязала их, она была так возбуждена и пренебрежительно отказывалась от жалких шестидесяти тысяч франков Полины, надеясь завоевать для сына эту гостившую у них девушку с ее кругленьким состоянием. Она не преминула заметить увлечение Лазара еще до того, как из-за болезни Полины он почти переселился наверх. Если Луиза любит его, почему бы им не пожениться? Отец, конечно, согласится, ведь речь идет о взаимной любви. И, стараясь раздуть эту страсть, г-жа Шанто весь остаток вечера шепотом рассказывала девушке подробности о сыне:

— Мой Лазар так добр! Никто его не понимает. Даже ты, Луизетта, не подозреваешь, какой он ласковый… О, я просто завидую его жене! Ее будут любить и лелеять, в этом она может быть уверена!.. Здоровье у него отменное! А кожа нежная, как у цыпленка. У моего деда, шевалье де ла Виньера, была такая белая кожа, что на балы-маскарады того времени он являлся в декольтированных женских платьях.

Луиза краснела, смеялась, ее очень забавляли эти подробности. Вкрадчивые речи матери Лазара, эти откровенности добродетельной сводни, в которых женщины не знают удержу, Луиза могла слушать целую ночь. Но Шанто в конце концов начинал клевать носом над своей газетой.

— Не пора ли спать? — спрашивал он, зевая.

Затем, так как он уже давно не следил за беседой, добавлял:

— Чтобы вы там ни говорили, она добрая… Я буду рад, когда она наконец спустится сюда и сядет за стол рядом со мной.

— Все мы будем рады этому, — раздраженно замечала г-жа Шанто. — Мало ли что говоришь сгоряча, это не мешает любить друг друга.

— Бедняжка Полина! — вздыхала Луиза. — Если бы только можно было, я охотно бы разделила ее страдания… Она такая славная!

Вероника, приносившая подсвечники, снова вмешивалась:

— Правильно делаете, что дружите с ней, мадемуазель Луиза, нужно иметь не сердце, а камень, чтобы затевать дурное против нее.

— Ладно, никто не спрашивает твоего мнения, — обрывала ее г-жа Шанто. — Лучше бы почистила подсвечники… На этот просто смотреть противно!

Все вставали. Шанто, чтобы избежать бурных объяснений, запирался внизу у себя. Поднявшись во второй этаж, где их комнаты были расположены визави, обе женщины ложились не сразу. Почти всегда г-жа Шанто на минуточку уводила Луизу к себе и снова говорила о Лазаре, показывала его фотографии, доставала сувениры: молочный зуб, светлые детские волосы, старую одежду, бант, который он носил во время причастия, первые штанишки.

— А вот его локоны, — сказала она как-то вечером. — Возьми, у меня их много, разных возрастов.

Когда Луиза наконец ложилась, она не могла уснуть. Образ этого мальчика, которого мать толкала в ее объятия, неотступно преследовал ее. Она ворочалась, изнемогая от бессонницы, из мрака перед ней возникало лицо Лазара, его белая кожа. Порою она прислушивалась, не ходит ли он наверху; и при мысли о том, что он, вероятно, еще сидит подле лежащей Полины, возбуждение ее усиливалось, ей становилось жарко, она сбрасывала одеяло и засыпала с обнаженной грудью.

А наверху медленно шло выздоровление. Хотя больная уже была вне опасности, она очень ослабла, измученная приступами лихорадки, которые приводили врача в недоумение. Как говорил Лазар, врачи всегда недоумевают. С каждым днем он становился все раздражительнее. Внезапная усталость, которую он почувствовал после кризиса, казалось, усиливалась, превращаясь в смутное беспокойство. Теперь, когда Лазар уже не боролся со смертью, он страдал от духоты в комнате, от запаха лекарств, которые приходилось давать в определенные часы, от всех хлопот, связанных с болезнью, хотя прежде так усердно ухаживал за Полиной. Она уже могла обойтись без него, и он снова ощущал скуку и пустоту своего существования, тяготился бездельем, слоняясь с места на место, безнадежным взглядом обводил стены комнаты, смотрел в окно, ничего не видя. Стоило ему открыть книгу, чтобы почитать подле Полины, как он, заслонившись переплетом, начинал зевать.