Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 9. Дамское счастье. Радость жизни

Мать постояла у окна, глядя на них, потом скрылась в глубине комнаты. Шанто, погруженный в раздумье, повернул голову, лишь когда Лулу начал рычать; он сказал племяннице:

— Полина, к тебе пришли.

Из ватаги ребят, которых она принимала по субботам, первыми явились двое оборванных мальчишек. Маленький Поль тут же снова уснул. Полина поднялась и сказала:

— Как некстати! У меня ни минуты… Что ж поделаешь, оставайтесь, садитесь здесь на скамью. А ты, дядя, когда придут остальные, вели им сесть рядом с этими… Мне нужно взглянуть на рагу.

Когда через четверть часа Полина вернулась, на скамье уже сидело двое мальчишек и две девочки, ее старые друзья-бедняки. Они выросли, но не отучились попрошайничать.

Впрочем, никогда еще на Бонвиль не обрушивалось столько бедствий. Во время майских штормов о береговые скалы разбило три последних дома. После вековых набегов море, которое ежегодно захватывало часть суши, смыло наконец всю деревню. Все кончено. По гальке катились лишь победительницы волны, унося последние обломки. Рыбаки, изгнанные из своих лачуг, в которых под вечной угрозой жили целые поколения, вынуждены были подняться выше по ложбине. Они расположились там лагерем; те, что побогаче, строились, бедняки ютились под скалами. Основали новый Бонвиль, но пройдут столетия, и после долгой борьбы волны опять вытеснят их оттуда. Морю оставалось только снести свайные заграждения и волнорезы, чтобы закончить свою разрушительную работу. В тот день дул норд, исполинские валы разбивались с таким грохотом, что даже церковь и та дрожала. Лазару сообщили об этом, но он не захотел спуститься вниз. Он остался на террасе, наблюдая за тем, как надвигается прилив. Рыбаки, возбужденные яростной атакой волн, выбежали на берег. Их переполняла гордость и страх: здорово завывает эта стерва, море снесет все начисто! И действительно, не прошло и двадцати минут, как дамба была разрушена, волнорезы сломаны и превращены в щепы. Рыбаки ревели вместе с морем, размахивали руками и плясали, как дикари, опьяненные ветром и водой, захваченные этой мощной и страшной стихией. Когда Лазар погрозил им кулаком, они разбежались, а за ними по пятам гнались, уже ничем не сдерживаемые, вздыбленные волны. Теперь рыбаки умирали с голоду в новом Бонвиле, ругая эту стерву море за то, что оно разорило их, и надеялись на милосердие доброй барышни.

— Ты зачем явился? — воскликнула Полина при виде сына Утлара. — Ведь я запретила тебе приходить.

Это был уже высокий парень лет двадцати. Из унылого, забитого ребенка он превратился в угрюмого юношу. Он ответил, опустив глаза:

— Сжальтесь над нами, барышня. Мы так несчастны с той поры, как умер отец.

Однажды вечером во время шторма Утлар вышел в море и больше не вернулся; не удалось обнаружить ни трупа Утлара, ни трупа его матроса, ни единого обломка от их лодки. Но Полина, вынужденная следить за теми, кому помогает, поклялась, что не даст ни гроша ни его сыну, ни вдове до тех пор, пока они будут открыто жить как любовники. После гибели отца мачеха, бывшая служанка, которая прежде из скупости и злобы осыпала малыша побоями, теперь, когда он стал взрослым, сделала его своим сожителем. Весь Бонвиль потешался над этим.

— Ты прекрасно знаешь, почему я не хочу пускать тебя на порог моего дома, — продолжала Полина. — Когда ты станешь иначе вести себя, мы посмотрим.

Тогда, забавно растягивая слова, он стал защищаться:

— Она этого требует. Иначе она будет избивать меня. И потом раз это не моя мать, не все ли равно, со мной она… или с другим… Дайте мне что-нибудь, барышня. Мы лишились всего. Я сам бы еще обошелся, но мне нужно для нее, она больна, да, это правда, клянусь вам!

Полина разжалобилась и в конце концов дала ему хлеба и бульона. Она пообещала даже навестить больную и принести ей лекарства.

— Как бы не так! — тихо сказал Шанто. — Заставишь их принимать лекарства, им только мяса подавай.

Полина занялась дочерью Пруана, у которой была расцарапана вся щека.

— Где это тебя так угораздило?

— Барышня, я ударилась о дерево.

— О дерево?.. Скорее об угол шкафа.

Это была уже взрослая, скуластая девушка с блуждающим взглядом одержимой, она делала тщетные усилия, чтобы стоять прямо, как подобает, но ноги у нее подкашивались, язык заплетался.

— Ты пьяна, несчастная! — воскликнула Полина, глядя на нее в упор.

— Ох, барышня, что вы говорите?

— Ты пьяна и упала дома, не правда ли? Право, не пойму, какой дьявол вселился в вас… Садись, я схожу за арникой и бинтом.

Она перевязывала ей щеку, пытаясь пристыдить ее. Разве можно такой молоденькой девушке напиваться до беспамятства с отцом и матерью, — этими заядлыми пьяницами. Скоро они умрут — кальвадос наверняка убьет их! Девушка слушала ее и, казалось, засыпала, глаза ее совершенно осоловели. После перевязки она пробормотала:

— Отец жалуется на боли, я разотру его, если вы мне дадите немного камфарного спирта.

— Ну нет, знаю я, куда пойдет спирт. Я дам тебе хлеба, хотя уверена, что и его вы продадите, чтобы раздобыть денег на водку… Посиди. Кюш проводит тебя.

Сын Кюша поднялся. Он был бос, в старых штанах и рваной рубахе, сквозь дыры которой виднелось загорелое тело, исцарапанное колючками. Теперь, когда мужчины уже не приходили к его матери, так как она совсем одряхлела, он бегал по всей округе в поисках клиентов. Его можно было встретить на больших дорогах, он перепрыгивал через изгороди с ловкостью волчонка, жил, как зверь, которого голод заставляет бросаться на любую добычу. Это был предел нищеты и распутства, такое человеческое падение, что Полина, глядя на него, ощущала угрызения совести, словно она была виновата, что парень живет в такой клоаке. Но при каждой ее попытке вытащить его оттуда, он обращался в бегство, ненавидя работу и зависимость.

— Раз ты снова явился, — мягко сказала Полина, — значит, ты подумал над тем, что я предложила тебе в прошлую субботу. Мне хочется верить, что в тебе еще не угасли добрые чувства, если ты приходишь ко мне… Нельзя больше вести такую жизнь, а я не настолько богата, чтобы кормить тебя: надо работать… Ты согласен сделать то, что я тебе предложила?

После своего разорения Полина уже не могла по-прежнему помогать беднякам и старалась заинтересовать ими сострадательных людей. Доктор Казенов добился наконец для матери Кюша места в больнице для хроников в Байе, а Полина отложила сто франков, чтобы приодеть ее сына, и нашла для него работу на шербургской железной дороге. Полина говорила, а Кюш, опустив голову, недоверчиво слушал ее.

— Итак, ты согласен, не правда ли? — продолжала она. — Ты проводишь мать, а потом отправишься работать.

Но как только она сделала шаг к нему, парень отскочил назад. Он исподлобья, настороженно следил за ней, думая, что она хочет схватить его за руки.