Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.13. Мечта. Человек-зверь

— Нет, нет, в Париже живет моя двоюродная сестра. Она охотно положит для меня тюфяк на полу.

— Чего уж там, не стесняйтесь, — проговорил Пеке с добродушной и лукавой улыбкой. — Постель у нас мягкая! И такая широкая, что в ней четверо поместятся!

Жак так выразительно посмотрел на Северину, что она взяла ключ. Нагнувшись к ней, он тихонько шепнул:

— Жди меня.

Северине предстояло лишь дойти до конца Амстердамской улицы и тотчас же свернуть в тупик; однако ноги скользили в снегу, и двигаться вперед можно было только с большой осторожностью. Ей повезло — подъезд еще не был заперт, и она поднялась по лестнице так быстро, что привратница, с увлечением игравшая в домино со своей соседкой, ее даже не видела; достигнув пятого этажа, молодая женщина отперла дверь и так тихо притворила ее, что никто, безусловно, не заметил ее прихода. Проходя площадкой четвертого этажа, она отчетливо услышала взрывы смеха и пение, доносившиеся от Доверней: сестры, должно быть, принимали у себя подруг, с которыми раз в неделю музицировали. Когда Северина заперла за собой дверь и очутилась во мраке, она все еще слышала доносившиеся из нижней квартиры веселые голоса девушек. В первую минуту ей почудилось, будто в комнате совершенно темно; и внезапно в этом мраке послышался бой часов, она вздрогнула, различив гулкие удары часов с кукушкой, — пробило одиннадцать. Но постепенно глаза ее освоились, из тьмы выступили окна — два светлых прямоугольника, а затем два квадратных пятна на потолке — отблеск снега. Теперь Северина уже различала очертания предметов, она нащупала на буфете спички, в том самом углу, где они обычно лежали. Куда труднее оказалось отыскать свечу, но в конце концов она обнаружила на дне какого-то ящика огарок и зажгла его, комната осветилась, и Северина с тревогой огляделась, будто стремясь увериться, что она одна. Она узнавала каждую вещь: круглый стол, за которым они с мужем завтракали, кровать с красными ситцевыми занавесками и место, где он свалил ее на пол ударом кулака. Да, да, все это случилось здесь, в этой комнате, и за десять месяцев тут ничего не изменилось.

Северина медленно сняла шляпку. Она было сняла и пальто, но задрожала от холода. Так недолго замерзнуть! У печки, в небольшом ящике, лежал уголь и наколотая щепа. И она, как была, в верхней одежде, принялась растапливать печь; это ее развлекло, помогло избавиться от чувства тревоги. При мысли, что она тем самым готовится к ночи любви, что им обоим будет тепло, молодая женщина почувствовала радостное умиление, ведь они так давно и почти без всякой надежды мечтали о такой ночи! В печке загудел огонь, и Северина начала наводить порядок — переставила стулья, разыскала чистые простыни, перестелила постель; это доставило ей немало хлопот, ибо кровать и в самом деле была необыкновенно широка. К ее огорчению, в буфете не оказалось ни еды, ни питья: должно быть, Пеке, который хозяйничал тут несколько дней, уничтожил все до крошки. Свечи тоже не нашлось, она зажгла последний огарок; впрочем, в постели можно обойтись и без света! Теперь Северине было тепло, она оживилась и, остановившись посреди комнаты, огляделась: не забыла ли чего-нибудь?

Время шло, и молодая женщина уже стала тревожиться, куда запропастился Жак; послышался свисток, и она поспешила к окну. Это готовился к отправлению прямой поезд, он уходил на Гавр в одиннадцать двадцать. Внизу огромная территория станции и широкое железнодорожное полотно, бегущее от вокзала к Батиньольскому туннелю, были укутаны в белоснежное покрывало, на котором можно было различить только разлетавшиеся веером черные колеи. Паровозы и вагоны, стоявшие на запасных путях, казалось, уснули, укрытые пушистым горностаевым мехом. На стеклянных навесах больших крытых платформ лежал нетронутый, ослепительно чистый снег, металлические фермы Европейского моста были густо оплетены серебристым кружевом, а прямо перед Севериной выступали из ночной тьмы дома Римской улицы, казавшиеся на фоне этой немыслимой белизны грязными желтыми пятнами. Но вот показался поезд, уходивший на Гавр; его длинное черное туловище змеилось по земле, огненный глаз паровоза сверлил тьму, и Северина увидела, как он скрылся под мостом; теперь только три огня на площадке последнего вагона обагряли кровью снег. Молодая женщина повернула голову и беспричинно вздрогнула: по-прежнему ли она тут одна? Ей померещилось, будто чье-то жаркое дыхание обожгло затылок, а грубая рука скользнула по телу. Расширенными глазами она обвела комнату. Нет, никого…

Чем занят Жак, почему он так запаздывает? Прошло еще десять минут. И вдруг Северина услышала негромкое царапанье, казалось, кто-то скребет ногтем по дереву; она встревожилась. Но потом поняла и бросилась открывать. Это был Жак, он держал в руках бутылку малаги и сладкий пирог.

Радостно рассмеявшись, она в порыве нежности повисла у него на шее:

— Как ты мил! Сам догадался!

Жак быстро приложил палец к губам:

— Тсс! Тсс!

Она понизила голос, решив, что за ним увязалась привратница. Но нет, ему повезло: он уже собрался было позвонить, но дверь внезапно отворилась, пропустив какую-то даму с дочерью, — они шли, должно быть, от Доверней; и он поднялся по лестнице, так никого и не встретив. Только, проходя через площадку, заметил сквозь полуоткрытую дверь продавщицу газет, она что-то стирала в лохани.

— Не надо шуметь, ладно? Будем разговаривать шепотом.

Вместо ответа она страстно обняла Жака и покрыла его лицо поцелуями. Северину забавляла вся эта таинственность, ей нравилось, что надо говорить вполголоса.

— Да, да, вот увидишь: мы будем сидеть тихо, как мышки.

И она принялась накрывать на стол, соблюдая величайшую осторожность, — поставила тарелки, бокалы, положила два ножа, — и когда ненароком звякала посуда, застывала, едва сдерживая смех.

Глядя на нее, Жак тоже забавлялся; потом тихо произнес:

— Я подумал, что ты голодна.

— До смерти есть хочется! Я так плохо пообедала в Руане!

— Ну тогда я спущусь за цыпленком.

— Ни за что! А потом не сможешь вернуться?.. Нет, нет, хватит и пирога.

И они тотчас же устроились рядышком на тесно сдвинутых стульях, разделили пирог и принялись уплетать его, проказничая, как и полагается влюбленным. Она жаловалась, что умирает от жажды, и выпила два бокала малаги подряд; от этого ее щеки еще больше зарделись. Печка, к которой они сидели спиной, раскалилась и обдавала их жаром. Жак несколько раз звучно чмокнул Северину в шею, и она в свою очередь остановила его:

— Тсс! Тсс!

Потом знаком велела ему прислушаться; и в тишине до них донеслись снизу, от Доверней, звуки музыки да глухое и ритмичное притоптывание: барышни, видимо, перешли к танцам. За стеной, на площадке, продавщица газет выливала в металлическую раковину мыльную воду из лохани. Потом она прикрыла свою дверь, танцы внизу ненадолго прекратились, и тогда в окно проникли приглушенные снегом уличные звуки: неясный грохот отходящего поезда и заунывные, плачущие свистки паровоза.