Божена Немцова - Хороший человек

— Без этого нельзя. Не будь вас, я не мог бы такую заботу взять на себя. Слишком уж это дорогой товар, чтобы, приехав сюда, я мог высыпать его на улицу и бросить как попало, бери, кто хочет, меня бы совесть заела.

— Не хочу вас хвалить, Гаек, но откровенно говоря, побольше было бы таких честных и любящих ближнего своего людей, как вы, — сказала пани Катержина, положив свою полную руку на плечо Гаеку.

— То, что они есть, вы сама тому доказательство, мамаша, — ответил ей на это Гаек.

— Ну, не хочу я больше об этом говорить, знаю, что вы не любите, когда кто-то вас хвалит. Однако есть и такие, которым нравится, когда о них трубят по всему свету... А вы раздевайтесь, барышня, или вы хотите еще куда-нибудь зайти, может, у вас тут есть знакомые?

— Никого, матушка! — ответила Мадленка.

— Ну, тогда, значит, останетесь у нас, как и другие оставались, мы с Гаеком договорились об этом раз и навсегда, для таких случаев есть еще одна комната... Извините меня, люди добрые, я выйду, скажу только пару слов. — Пани Катержина встала и вышла из комнаты. Когда она шла, тучное тело ее колыхалось.

Едва она отвернулась, Гаек обратил свой взор на Мадлену, а рука его коснулась ее рук, сложенных на коленях.

— Мадленка, — обратился он к ней тихим взволнованным голосом, — соберитесь с духом, вы видите, пани Катержина женщина приветливая, она будет вам, как сестра, вы можете во всем быть с нею откровенной. Поверьте, я не привел бы вас сюда, если бы не знал, что тут живут добрые люди.

— Ах, Гаек, мне кажется, будто весь мир на меня валится и вот-вот задушит, — с тоскою вздохнула Мадла, прижимая его руку к своей груди.

С какой радостью прижал бы он ее к сердцу и унес отсюда далеко за пределы Вены, где так неохотно оставлял ее. Но он молчал. Молчал, чтобы не выдать чувства, целиком охватившего его душу.

— Гаек, ведь вы придете завтра? — стыдливо спросила девушка и подняла на него глаза с мольбой во взгляде и росинками слез.

— Приду, Мадленка, даже если умирать буду, — прошептал Гаек. Тут открылась дверь, и в комнату ввалился пан Михал, толстый мужчина с полным, веселым лицом.

— Здравствуй, брат! — по-немецки поздоровался он с Гаеком, приветливо похлопав его по плечу, но тут взгляд его упал на Мадлену. Щелкнув пальцами, он воскликнул:

— Господи, какая хорошенькая девушка!

— Дорогой мой немец, это чешка, с нею надо говорить по-чешски, — сказал Гаек, видя, что такое приветствие привело Мадлу в замешательство.

— А-а, по-чешски... я не умею, — пожал плечами Михал.

— Стыдись, пятнадцать лет пани Катержина учит тебя чешскому языку, а ты так ничему и не научился, — поддразнивал его Гаек.

— Знаешь... у вас какое-то дьявольское произношение, чтобы научиться говорить, нужно специальный язык заказывать.

— Вы только поглядите на него! — вступила в разговор пани Катержина, вошедшая в комнату и слышавшая последние слова мужа. — Ты мог бы на чешском язык сломать, а я разве не могла свой язык сломать на немецком? И не стыдно вам заставлять нас, женщин, ради вас учить немецкий, а вы ради нас учить чешский не хотите? Не будь мы такими дурочками, вы бы тоже научились.

— Мы господа... а вы должны все делать по-нашему, — сказал Михал, стуча себя в грудь.

— Вы господа, но правит тот, кто умнее, — улыбнулась пани Катержина, показав при этом на свою голову. Потом, положив руку на плечо мужа, добавила: — Милый Михалек, скажи спасибо мне, что мы понимаем друг друга... если бы я не умела говорить одинаково хорошо по-чешски и по-немецки, разговаривали бы мы с тобой, как глухой со слепым.

— И все равно мы бы поняли друг друга, Каченка! — засмеялся Михал. Потом, повернувшись к Гаеку, спросил, как зовут девушку. А когда Гаек сказал, что зовут ее Мадленка, он никак не мог понять, пока пани Катержина не объяснила ему — это все равно что Лени.

— А, ну тогда совсем другое дело. Радуйтесь, что вас зовут не Кача. Все Качи злые.

— Но уж если она окажется доброй, то добрее не бывает, — сказал Гаек, — а тебе попалась как раз такая.

— Что поделаешь, придется оставить ее себе, — пожал плечами Михал. Но пани Катержина его уже не слушала, ушла на кухню, а оттуда пришла Анча, застелила стол, вскоре накрытый к ужину, при этом женщинам помогал Яноушек, отмытый и чистый, как стеклышко.

Мадленка предложила свои услуги, но пани Катержина удержала ее, сказав:

— Вы еще успеете послужить, садитесь-ка лучше за стол рядом со своим земляком.

— Коль уж мамаша так рассудила, то садитесь, — сказал Гаек, подавая ей стул.

Издавна было заведено, что каждый раз, приезжая в Вену, Гаек один вечер проводил с Михалом. Для этого не нужно было приглашения. Мать Гаека в каждую поездку сына посылала мамаше масло, сыр и прочие яства, что для Вены считалось дорогим подарком, дороже, чем все остальное. Пан Михал ставил хорошее вино, пани Катержина готовила одно-два любимых кушанья Гаека, а потом целый месяц все ждали, когда опять настанет такой вечер. Анча всегда садилась за стол вместе со всеми по деревенскому обычаю, согласно которому хозяин и его работники ели из одной миски.

В тот вечер, как и всегда, ничего изысканного на столе не было, только яичница, тушеная говядина, масло, нарезанный сыр и вино, но все очень вкусное.

— Я вас уговаривать не буду, пусть каждый ест что хочет и сколько хочет, — сказала пани Катержина, усаживаясь на свой мягкий стул, когда все уже стояло на столе.

— Ну, вот так-то лучше, — сказал Гаек. Все с аппетитом принялись за еду, кроме Мадлены, у которой сердце словно клещами сжало. Кусок не шел ей в горло. Анча же украдкой подкладывала самые лакомые кусочки из своей тарелки Яноушеку, словно ее желудок хорошую еду не смел принимать.

— Ну, Мадленка, берите маслице! — предлагала мамаша. — Ароматное, вкусное! Это мать Гаека посылает мне такие «жирные приветы», как он выражается.

— Я знаю, что вам оно тут кстати, а у нас этого хватает. Мне самому, когда я домой возвращаюсь, вкуснее всего кажется домашний хлеб со свежим маслом, — сказал Гаек.

— А если бы еще тебе все это любимая жена приготовила? — улыбнулся Михал.

Гаек готов был вспыхнуть и радовался, что Мадла не понимает по-немецки.

Мадла действительно не обратила внимания на сказанное и, отрезав себе масла, сказала:

— У нас в деревне жиры экономят. Все масло идет в город Плес.

— И у нас в горах, — сказал Гаек, — живут тоже очень скудно и нередко отрывают от себя то, что хотят продать. Масло, яйца чаще всего носят в ближайшие города, а потом все это скупают пражские торговцы маслом. Бедные едят только суп, сухую картошку да иногда что-нибудь мучное. Даже хозяева могли бы при тех же расходах питаться лучше. Они просто иначе не умеют. Наши женщины готовят так, как наши прабабки готовили, а о том, чтобы сварить повкуснее, и говорить нечего. Одни и те же кушанья переходят из поколения в поколение и еще долго, наверное, будут переходить.